— Во имя Воина заклинаю тебя быть смелым, — воззвал к нему его сильный голос.
Смелым, подумал Эртур. Смелым для Элии.
— Во имя Отца заклинаю тебя быть справедливым.
Справедливым, каким она хотела бы, чтобы я был.
— Во имя Матери заклинаю тебя защищать слабых и невинных.
Да, всегда, как хотела бы она.
— Во имя Девы заклинаю тебя защищать всех женщин.
Но одну — в особенности.
Когда его попросили подняться, он посмотрел сначала на Элию, а потом — на Левина. Она безмятежно улыбнулась ему, эта мудрая девочка двенадцати лет, и, казалось, она знала, что он принял эти обеты ради неё. Тогда он понял, что любит её, что всегда будет любить, оберегать, обожать её.
— Я, принц Левин Мартелл Дорнийский, именую тебя сиром Эртуром Дейном перед глазами богов и людей, — провозгласил этот умный человек своим громким голосом. Лишь одно слово достигло его ушей: принц.
Эртур знал, что не достоин её.
Он покинул Солнечное Копьё, стал Мечом Зари и в восемнадцать лет принял новый набор клятв, пытаясь этим сделать так, чтобы Элия была для него навсегда потеряна.
Именно в Королевской Гавани он встретил Рейгара. И, хоть он поклялся служить королю, это за его меланхоличного сына Эртур готов был отдать свою жизнь. Самым ранним его воспоминанием о нём был Рейгар, сидящий рядом с Железным троном, на котором восседал его отец; его серебряные волосы блестели на свету, а грустные-грустные глаза смотрели только вперёд и никуда больше. «Я хочу сделать мир лучше» — это были первые слова, которые он сказал ему. «Я хочу спасти всех и каждого». Было легко быть преданным кому-то настолько надрывающему сердце, настолько красивому, настолько благородному. Даже когда Рейгар говорил о пророчестве, которого он не понимал, принц потрясал его. Его голос был так богат и волнующ, наполнен такой уверенностью, что Эртур мог только соглашаться и класть перед ним свой меч. Он ездил с ним в Летний Замок, строил и составлял с ним планы, и Эртур любил его.
Когда было объявлено, что Рейгар женится на Элии, он не чувствовал ни капли зависти. Самая прекрасная женщина сочетается браком с благороднейшим из мужчин; его детская любовь и его лучший друг — что могло быть лучше? Нет, верность Эртура не дрогнула; она могла только усилиться, ибо не только Элия получила защитника, которого заслуживала, но и он всегда будет рядом, никогда не отлучаясь от неё слишком далеко. Он знал, что она не могла быть его. Он дал клятву, которую, он знал, Элия хотела бы, чтобы он соблюдал, и все их совместные минуты в Королевской Гавани никогда не переступали того, что подобает королеве и её рыцарю. Эртур не предал бы так Рейгара, а Элия бы не хотела, чтобы он отклонился от того, что было правильным и истинным.
Но, боги, он любил эту женщину! Он думал, что если не будет рядом с ней, то это ослабит его любовь, но не тут-то было. Он вспомнил Эшару, родную Эшару, и как она часами болтала о принцессе только потому, что знала, что он любит её. Он никогда не забудет, как разрывалось его сердце, когда она рассказывала, что Элия простудилась, или заболела лихорадкой, или слегла в постель от утомления. Но ни одна из её болезней не ранила его так сильно, как-то, что он слышал, как она чуть не умерла во время родов, и не один раз, а дважды. Она была столь близка к смерти, но по-прежнему была такой изящной, такой идеальной; эти зелёные глаза никогда не выдавали своих чувств: ни когда Рейгар короновал Лианну Старк, ни тогда, когда он оставил её. Элия была непреклонной, несгибаемой, несдающейся, но Эртур всё равно хотел её защищать.
Видя, как Рейгар накидывает чёрный плащ на плечи Серсее, он вспомнил молодую Лианну Старк под багряным пологом сердце-дерева.
Он не винил Лианну Старк за то, что она увела Рейгара от Элии. Ещё бы — он вряд ли мог. Когда Эртур увидел её в богороще, девицу пятнадцати лет, он увидел не женщину, а девочку. Да, у неё были груди, но они были маленькими, и были бёдра, но они были узкими, и, когда она повернула к Рейгару свои расширившиеся в изумлении глаза, Эртуру захотелось встать между ними, взять девушку за руку и отвести её обратно в постель. Он чувствовал себя виноватым, став свидетелем их брака, и ещё хуже, когда Рейгар отпустил рыцарей, чтобы он мог остаться наедине со своей новой невестой. Это было не только из-за неё, бедной девочки, не имевшей ни малейшего понятия о любви, мужчинах и Рейгаре, но и из-за Элии тоже. Он допустил предательство Рейгара, держа язык за зубами, и это само по себе также было предательством. В ту ночь они направились в Дорн, родину его и Элии, но это было слишком далеко, чтобы защитить её.
Он уверял себя, что всё хорошо, раз девушка выглядит счастливой, пребывая в любви и беззаботности. Ему нравилось, как она горела огнём и желала большего, и в ней Эртур нашёл следы от Эшары, что сделало эту неистовую девицу гораздо ему симпатичнее. Но когда её брат умер от верёвки, а отец — от огня, её ясные глаза наполнились печалью и болью и смотрели так, будто она была в ловушке; как птица, чьи крылья были обрезаны. Он полюбил её за это, за то, что она была хоть немного, как Элия, и, таким образом, искупила свою вину.
Но ничто не могло быть искуплено после того, что случилось с Элией. Когда он прочитал это в письме, у него закружилась голова, к горлу подступила желчь, и он был разъярён больше, чем когда-либо. Ему хотелось плакать, и кричать, и обрушить эту проклятую башню, чтобы отправиться в столицу и потребовать справедливости от мёртвого короля. Когда Лианна рожала своего сына, Эртур слышал её крики, такие мучительные и отчаянные, но не предложил утешения. Он не мог утешать её.
(Старый обет вспомнился ему, когда он услышал, как она взывала к своим братьям при родах: «Во имя Девы заклинаю тебя защищать всех женщин…» Эртур заставил его исчезнуть из своей головы.)
Его охватило отчаяние от того, что он никогда больше не увидит свою любимую, никогда снова её кожа не станет тёплой. Девчонка ничего не сделала его Элии, по крайней мере, не нарочно, но легче было обвинять девушку, которую он едва знал, чем человека, в которого он верил больше всего на свете.
Его возмущение не могло изменить того факта, что его возлюбленная принцесса никогда больше не одарит его своей улыбкой.
Но война есть война, умирали мужчины и женщины, и Эртур знал это. Но когда он вернулся в Звездопад и обнаружил, что его сестра чуть не сошла с ума от горя, беспрестанно рыдая о человеке, которого любила, о младенце, умершем в её чреве и бывшем последним связывающим с ним звеном, Эртур понял, что это была не обычная война. Не только целые деревни были стёрты с лица земли, но также и надежда, вместе с радостью и мечтами. Именно тогда Эртур осознал, как человек может быть живым и мёртвым одновременно. Он может ходить, дышать, говорить и при этом внутри оставаться пустым, словно кто-то взял нож и начисто вырезал душу.
Его сестра Эшара больше никогда не улыбалась. Как и он.
Легче было проклинать девчонку, которая доверилась Рейгару достаточно, чтобы ожидать от него, что он знает, что делает. Это принесло ему спокойствие — списать её как глупую, дурацкую шлюху, в то время как он знал её лучше. Рейгар, по крайней мере, оплакивал Элию, говорил он себе. Что эта девчонка сделала Элии, кроме того, что помогла разбить ей сердце?
Где-то в глубине своей души он знал, что это была несправедливость. В этом некого было винить, кроме Рейгара, но он не стал бы этого делать, он не мог, не своего лучшего друга.
Но бывало, что он видел Элию, почти как во сне, но не совсем; так, будто она была призраком в его голове. Её добрая улыбка согревала его кожу и говорила ему, что девушка была невиновна. Бывало, он жалел Лианну Старк и ненавидел Рейгара Таргариена, но это было недолго и редко.
Он наблюдал, как Лианна рано утром покидает Королевскую Гавань, видя только её худую спину поверх бурой кобылы. В ту ночь он лёг спать с этой картиной, врезавшейся ему в мозг.