Прошу, любовь моя, умоляла она про себя. Прошу, прикоснись ко мне. Посмотри на меня, заметь меня, почувствуй меня.
Но когда их глаза встретились, он убрал руку и отвернулся. Серсее показалось, что сердце упало куда-то вниз — или это опять был ребёнок? Она больше не знала. Движения малыша и её собственнная боль казались теперь одним и тем же.
— Оставь меня, — прохрипел он, уставившись в стол.
— Прошу, — услышала она свой шёпот с лёгкой дрожью в голосе. — Пожалуйста, Рейгар, нам с тобой…
— Уйди, — повторил он холоднее и громче прежнего, но Серсея не шелохнулась. Она не могла. Она только смотрела на человека, за которого боролась зубами и когтями, человека, за которого она убивала, подкупала и причиняла боль, человека, которого она предпочла своему брату, своим чувствам, своей чести. Она стояла на месте и старалась не дрожать, чувствуя себя уязвимей, чем лист, захваченный жестокой бурей.
Но Рейгар не стал ждать её затянувшегося ухода. Он поднялся со своего места и вышел из кабинета, и лунный свет всё играл на его волосах. Он оставил Серсею в одиночестве, гневе и досаде.
__________________________
Когда она приблизилась к сроку восемь лун и оставалось меньше двух недель до того, как надо будет выпить снадобье Пицеля, дабы вызвать роды и сокрыть её ложь, Рейгар как-то не лёг спать. Она знала, что где-то он нашёл себе место, но у кого ей было спросить? Какой дурой она бы показалась, если бы спросила у белого плаща или слуги, где её муж?
Лёжа в пустой постели, на чёрных простынях, она думала о нём. Но не как о целом человеке, а о единственной его части — глазах. О тех омутах тёмно-фиолетового цвета, которые она впервые увидела много лет назад, когда он ещё не женился, на турнире, и уже тогда она знала, что однажды выйдет за него замуж, полюбит его и будет носить его детей. Его глаза были такими грустными, а печаль такой глубокой, что можно было утонуть. Ей хотелось рассеять эту печаль, от чего бы она не была. Ей хотелось влить в него часть себя и сделать его целым, заставить его взглянуть на неё и улыбнуться от всей радости и любви, которые он к ней испытывал бы. Теперь они были печальны по другой причине, и её вызвала она.
Она закрыла глаза, отгоняя эту мрачную мысль. Повернувшись на бок, она погладила живот, чего он никогда не делал, и уставилась на его подушку. В припадке тоски она потянулась к ней и зарылась в неё носом, вдыхая сладкий, мужественный аромат, который она любила больше, чем могла бы признаться. Он был слаще запаха брата, и царственнее, как никогда не будет пахнуть Джейме. На какое-то время ей сделалось интересно, нравится ли ему проводить время с их братом-бесом. Серсея сомневалась в этом.
Её глаза обернулись к чёрному балдахину сверху, и внезапно ей овладел холод. Атласные простыни под ней вдруг показались ледяными, уже не тёплыми и мягкими. Повинуясь импульсу, она встала из постели и выбежала из комнаты. Она не была её, никогда. Серсея услышала, как за ней тихонько последовал сир Барристан, но ей было всё равно. Пусть он идёт за ней, куда бы она не пошла, ей всё равно.
Она шла по коридору, пока две белые фигуры не заставили её остановиться. Прояснив свой затуманенный взор, она обнаружила, что это два рыцаря, королевских гвардейца, стоящих у двери. Серсея подошла ближе, пока не встала перед ними. Это были сиры Эртур и Герольд; они стояли неподвижно, словно камень, но в два раза его холоднее.
— Это… — сорвалось с её губ слабым шёпотом. — Это её комната. — «Её». Серсея не сказала бы её имени.
Рыцари не ответили. Казалось, от них пользы не больше, чем от статуй, чем от двух каменных львов, сидящих у входа в Утёс Кастерли и просто глядящих вперёд. Она потянула ручку двери, порадовавшись тому, что они не остановили её, и позволила себе пройти всю переднюю, пока не дошла до спальни. Затем, втянув воздух, она снова открыла дверь и нашла своего мужа в постели другой женщины — Лианны.
Он крепко, неподвижно спал, лёжа на бледно-синих простынях. Его лицо было спокойным, тело не металось, не поворачивалось и не шевелилось. Серсея могла только смотреть на эту давно не виденную ей картину спокойствия. Она наблюдала за тем, как вздымается и опускается его грудь при каждом вдохе и выдохе, а затем он повернулся на бок и обхватил подушку, прижав её к груди и зарывшись в неё носом.
Серсея больше не могла на это смотреть. Она повернулась и вышла в коридор так быстро, как позволял большой живот, направившись к своей спальне, где спала всего несколько лун, пока не оставила её ради спальни Рейгара. Она была красная, словно кровь, позолоченная и декорированная львом с драконом, переплетающимися над кроватью. Серсее захотелось обрушить эту проклятую фигуру, разбить её и посмотреть, как разлетаются осколки, но поняла, что не сможет, ведь Рейгар сделал это для неё, когда ещё заботился о ней, и Серсее хотелось бы помнить об этом. Голова начала кружиться, а дышать становилось всё тяжелее, пока она не начала потеть, чувствуя невыносимый жар.
Она дрожащими руками сняла халат, порвав кусок ткани, и осталась в сорочке, которую не снимала ночь за ночью, ведь Рейгар не хотел прикасаться к ней, не хотел заниматься любовью. Неуклюже шагая, она подошла к зеркалу, охватывающему её с головы до пят, и стала разглядывать отражение женщины перед ней.
Её глаза покраснели и увлажнились, но Серсея не плакала, ведь она была королевой и львицей, а они не плачут. Её тусклый взгляд окинул розовые щёки, набухшие груди, жаждущие нежных прикосновений, большой вздувшийся живот и стройные ноги ниже его.
— Почему он не хочет меня? — спросила Серсея тонким, надломившимся голосом. Она была прекрасна, даже с этим большим животом, красивее, чем Элия или Лианна. Она заботилась о муже; более того, она любила его больше, чем могла бы сказать. Рейгар был её солнцем, за которым она следовала, чтобы согреться в его лучах и быть освещённой его светом. Она никогда не прекращала его желать, позволяя ему те редкие ночи, когда он не хотел ничего, кроме как брать её раз за разом, и, несмотря на то, что она могла хотеть спать, всегда стонала и достигала пика для него. Она не требовала от него многого, не навязывалась и не беспокоила его, позволяла ему писать письма, когда хотела быть в его объятиях, и позволяла объятия, когда хотела, чтобы он взял её. Она чувствовала, когда он хотел чего-то, а когда не хотел, и исполняла его желания.
И теперь она проигрывала глупой, простой девчонке, которая скулила и завывала, которая была эгоистична как жена и любовница, которая выкидывала своих детей одного за другим, но по-прежнему получала свою любовь. Она мертва, её нет, и никогда она не вернётся, а Серсея была живой женщиной, и всё же её Рейгар желал больше.
— Обрати на меня внимание, — сказала она ему, хоть он и был далеко. — Обрати на меня внимание, пожалуйста, прошу, взгляни на меня! — рвано, напряжённо раздался её голос, и она сглотнула слёзы. О, как она устала от его холодных прикосновений и мрачной хмурости, от его немногословности и печального лица. Боги видят, она хотела его. Она родилась, чтобы он любил её, как Джейме был рождён для неё, но если Джейме любил её, то Рейгар — нет.
«Ты будешь королевой», раздался в голове голос отца. Серсея всегда добавляла «и король будет любить тебя» всякий раз, когда он это говорил, и теперь она поняла, почему он останавливался на том месте. Теперь она королева, но где же любовь Рейгара?
В волчьей суке, с гневом и горем заклокотала Серсея. В мёртвой потаскухе, которая только и знала, что раздвигать ноги да стонать для него.
Серсея делала больше, чем Лианна когда-либо. Она являлась большим, ибо Серсея была Ланнистер, львицей Утёса, а Лианна просто волчицей, склоняющейся перед холодом Севера. Зубы её были крупнее, когти острее, и сила больше, но даже при этом всём Серсея проигрывала, проигрывала, проигрывала.
Ланнистеры не проигрывают, сказал ей голос отца, и матери тоже.
— Тогда что мне делать? — спросила она обоих, того, кто не мог её услышать, и ту, что была уже мертва, чтобы услышать. Она подошла ближе к зеркалу и оперлась об него ладонью, глядя на своё измученное, но по-прежнему красивое лицо. — Как мне победить?