– Вы можете сказать и «да», – сказал маркиз.
– Я не могу сказать «да». Ты злоупотребил гостеприимством, – сказал Слон. – Я никогда не забуду этого.
Маркизу поручили принести Виктории дневник Слона в те дни, когда он и весь этот мир были куда моложе. Слон управлял своим уделом бесцеремонно, иногда жестоко, безо всякого сострадания и юмора, поэтому маркиз думал, что Слон глуп. Он даже считал, что Слону ни за что не определить его истинную роль в истории с исчезновением дневника. Это было очень давно, когда маркиз был молод и глуп.
– И все эти годы провести, обучая проводника, чтобы она предала меня, с тем ничтожным шансом, что я приду и найму ее? – спросил маркиз. – Не выглядит ли это чрезмерным?
– Нет, если знать мой нрав, – сказал Слон. – Если бы ты знал, то согласился бы, что это еще мягко. Я делал и многое другое, чтобы найти тебя.
Маркиз попытался сесть. Слон толкнул его босой ногой обратно на пол.
– Проси пощады, – сказал Слон.
Это было просто.
– Пощади! – сказал маркиз. – Умоляю! Прошу! Пощади меня – сделай лучший дар, какой только может быть. Это пристало тебе, о могучий Слон, как властителю твоего удела – быть милосердным к тому, кто недостоин даже пыль стирать с твоих превосходных пальцев…
– Знаешь ли ты, что твои слова звучат саркастически? – спросил Слон.
– Я не хотел этого. Я прошу прощения. Я честен до последнего слова.
– Вопи, – сказал Слон.
Маркиз де Карабас вопил очень долго и очень громко. Трудновато вопить, когда тебе недавно глотку перерезали, но он вопил громко и жалко, как только мог.
– Ты даже вопишь саркастически, – сказал Слон.
Из стены торчала большая черная труба из чугуна. Колесо сбоку от трубы позволяло включать и выключать поток из трубы. Слон ухватился за него могучими руками, из трубы вытекла струйка черной слизи, а потом потекла вода.
– Дренаж переполнен, – сказал Слон. – Итак. Суть в том, что я выполнил намеченное. Ты очень хорошо скрывался, де Карабас. Все эти годы с тех пор, как впервые пересеклись наши пути. Не было смысла даже пытаться что-то делать, пока ты жив где-то. У меня свои люди по всему Нижнему Лондону – люди, с которыми ты ел, люди, с которыми ты спал, веселился или кувыркался, обнаженный, в часовой башне Биг-Бена. Но не было смысла продолжать это и дальше, пока твоя жизнь тщательно оберегалась от неприятностей. До прошлой недели, когда прошел слух, что твоя жизнь выпала из колеи. И именно тогда я оповестил, что я освобожу от Замка того, кто даст мне увидеть…
– …увидеть, как я воплю и молю о пощаде, – сказал Карабас. – Ты сказал.
– Ты меня перебил, – спокойно сказал Слон. – Я собирался сказать, что дам свободу от Замка тому, кто даст мне увидеть твое мертвое тело.
Он еще повернул колесо, и вода полилась потоком.
– Я должен предупредить тебя, что проклятие падет на того, чьи руки убьют меня, – сказал де Карабас.
– Я приму это проклятие, – сказал Слон. – Хотя ты это наверняка выдумал. Следующая часть тебе понравится. Комната наполнится водой, и ты утонешь. Потом я спущу воду, войду в комнату и вдоволь посмеюсь.
Он издал трубный звук, видимо, заменявший ему смех, как слону.
И Слон скрылся из виду.
Маркиз услышал грохот двери. Он уже лежал в луже. Извиваясь и корчась, поднялся на ноги. Поглядел вниз. На его ноге было железное кольцо, к которому была присоединена цепь. А цепь, в свою очередь, была присоединена к металлическому шесту в центре комнаты.
Как плохо, что у него нет его кафтана. Там у него были ножи, отмычки, пуговицы, вовсе не столь невинные, и совсем не пуговицы, несмотря на их вид. Он потер веревку на запястьях о шест, надеясь, что она начнет перетираться, почувствовал, как немеют пальцы и кисти от того, что веревка намокла и стянула ему запястья. Вода прибывала и уже была ему по бедра.
Де Карабас оглядел круглое помещение. Нужно только освободиться от пут на руках – очевидно, перетерев их о шест, к которому он прикован, потом он расстегнет кольцо на лодыжке, выключит воду, выберется из комнаты, постарается не встретиться с мстительным Слоном и его многочисленными громилами и сбежит.
Он дернул шест. Тот не шелохнулся. Дернул сильнее. И снова шест не двинулся.
Он привалился к шесту, задумавшись о смерти, настоящей, окончательной смерти, подумал о кафтане.
– Тихо! – прошептал ему на ухо голос.
Что-то потянуло за его запястья, и путы упали. Лишь теперь, когда кровь прилила к пальцам, он понял, насколько туго они были связаны. Он обернулся.