Пока она хлопотала на кухне, я разглядывала комнату. Два сдвинутых вместе шкафа с книгами. Над ними, в траурной окантовке, портрет летчика. Большелобое симпатичное лицо с открытой улыбкой.
Ольгунин муж. Потерять обе ноги... Молодой, влюбленный. Хорошо, что у него была Ольгуня. А если б попалась такая, как Лиля?
Но сколько здесь книг! У Олега Семеновича тоже большая библиотека, стеллаж занимает всю стену гостиной. Лиля не поленилась написать на титульном листе каждой: «Украдено у Мурашиных», — на случай, если кто присвоит книгу. А в гостиной она повесила плакат: Не шарь по полкам жадным взглядом,
Здесь книги не даются на дом.
Поскольку только идиот Знакомым книги раздает...
Сама читает его всем со смехом.
«Я это... предупреждение снимал несколько раз,— говорил Олег Семенович,— но Лиля...»
«Не ты повесил, не трогай!..»
У Ольгуни множество диковинных фигурок из сухих веток и коряг. Я заинтересованно разглядывала фигурки. Цапля (ну прямо живая!) поджала ногу, вытянула шею. Тут и олень с роскошными рогами, и старичок-ле-совичок с хитрющим взглядом, будто подглядывает за тобой, и странная птица, которая вот-вот взлетит.
— Саша, а что, если мы пообедаем на кухне, а сюда переберемся чай пить?
— Конечно!..
Я хотела вымыть тарелки, но Ольгуня запротестовала:
— Чего еще выдумала! Ты гостья. Идем в комнату, за чай примемся.
Она набросила на полированный стол белую скатерть, внесла на подносе чайник, чашки и вазу с печеньем, потом сходила за ватрушкой, переложила ее из бумаги на плоскую тарелку.
— Сейчас мы с тобой...
— Откуда у вас эти фигурки? — спросила я.
— Из леса. Из парка.
— Я не о том. Кто их сделал?
— Природа. Я только сняла засохшую кору и немного наждачком прошлась.
— Замечательно!
— Теперь видишь, как я живу? А то три года работаем бок о бок, а ты ни разу ко мне не зашла.
— Не приглашали.
— И это верно. Мое упущение. Исправлюсь. — Ольгуня налила мне чаю. — Пей, Саша! Видишь, я не одна живу. Сколько у меня лесных друзей... А ведь я тебя специально сегодня позвала, не догадалась?
— Нет.
— Поговорить с тобой хочу, не нравишься ты мне что-то. Не могу смотреть на тебя такую, сердце болит...
— Не могу вас понять... Почему вы заботитесь обо мне? Я чужой для вас человек, а вы...
Ольгуня засмеялась:
— А может, просто подлизываюсь. Одинокая. Умру— некому будет на -могилку приходить. А так, может, Саша Нилова когда заглянет, цветочков принесет,..
Я всегда старалась избегать Ольгуншшго взгляда, а на этот раз сама уставилась на нее. Она не ожидала этого и не успела притвориться веселой.
— Вам плохо?
— Не то что плохо, Саша. Одна... Детей нет. Хотели, а не было, так и лрожили—
Я подумала: а что, если сказать ей, что у меня будет ребенок? Осудила бы без промедления: не замужем ведь.
— Саша, я вот о чем... Тебе надо учиться...
— Хотите и меня, как Грушу в свое время, за ручку водить?
— Не шути, Саша. Начальником ОТК .станешь, поднимешься. Тебе надо посмелее жить, уж больно ты застенчива, все в тень прячешься. А ты на солнышко выйди, на солнышко.
— Интересно,— сказала я.
— Давай вместе подумаем, куда тебе лучше всего поступать. Учиться все равно пойдешь, уж я от тебя не отстану, не надейся.
— Какая тут учеба? — вырвалось у меня. — Ребенка жду.
Ольгуня поставила на стол уже поднесенную было ко рту чашку с чаем.
— Да ты никак разыгрывать меня вздумала?
Я заплакала.
Ольгуня не сказала больше ни слова, подняла меня от стола, повела к креслу, усадила рядом с собой, погладила по голове, склонив к своей груди, ласково, легонько, и сама заплакала.
Наплакались мы вдоволь, а потом я торопливо, сбиваясь, боясь упустить самое главное, поведала Ольгуне
о своей жизни с того самого дня, когда помнила себя.
А в заключение добавила;
— Не везет мне ни в чем. Выхода никакого не вижу...
Ольгуня со вздохом встала, унесла на кухню посуду, сняла со стола скатерть, сложила ее аккуратно, спрятала и уже потом сказала знакомым задиристьш голосом:
— Ночевать у меня останешься. Не отпущу никуда. И не спорь со мной! Вот постелю сейчас — и ложись.
Я смотрела, как Ольгуня стелила мне постель: заменила простыню, наволочку, терпеливо заталкивала легкое одеяла в слипшийся от крахмала белоснежный пододеяльник.
Я несколько раз порывалась помочь, но меня каждый раз осаживали:
— Ты гостья^ не рыпайся!
Обо мне никто так не беспокоился, не угощал с таким радушием и не стелил постель тем более. Только мама. Помню, укладывая меня спать, она всегда пела, похлопывая легонько по спине: «Спи, мой звоночек родной...»