— Кто этот кузнец, как его зовут? — спросил Лука товарища, когда они отправились домой.
— Дядя Миша, мой приятель, — ответил Ваня. — Поинтереснее твоего Степки Скуратова будет. Слыхал, как он сказал насчет того, чтобы свергнуть гнет?
В доме ветеринара пахло сухим хмелем и каким-то тонким лекарством, запах которого впитался во все вещи.
За столом с тихо мурлыкающим самоваром сидел у Аксеновых в гостях доктор Цыганков, на нем был кремовый чесучовый пиджак.
Мария Гавриловна пригласила Луку к столу.
— Как ты не поймешь, что только рабочий класс способен свергнуть самодержавие! Ибо он — подлинно революционный класс, — кипятился доктор, размешивая ложечкой варенье в стакане.
В беседе доктор употреблял такие слова, как «охранка», «подпольные кружки», «террор», «погромы», «черная сотня», говорил о народе, ругал царя, поминал какого-то неграмотного распутного мужика с подходящей для него фамилией Распутин. Раскрасневшийся Иван Данилович слушал доктора со вниманием. Он достал из кармана толстовки металлическую коробку из-под шприца, запустил в нее длинные желтые пальцы, вынул щепотку табаку.
— Ваня, сколько раз я просила тебя не курить в доме! — пожурила его Мария Гавриловна и подбросила в самоварную трубу несколько угольков.
Ветеринар с явным сожалением положил табак обратно, щелкнул крышкой коробки.
Дуя на блюдечко, попивая чай, заваренный морковкой, и косясь на круглую вазочку с вареньем, Лука осматривал бедную комнату, освещенную висячей керосиновой лампой под стеклянным абажуром. Здесь были никелированная кровать с шишечками, на которой, наверное, спали Иван Данилович с Марией Гавриловной, комод с зеркалом, портрет Ивана Даниловича в молодости, наклеенная на гипс изящная головка женщины, вырезанная из журнала «Пробуждение».
В углу стоял застекленный шкаф, наполненный книгами. С него-то и не сводил глаз смущенный Лука. Напротив него сидела Шурочка, с ее губ не сходила улыбка, которую нельзя было не заметить.
— Хотите почитать «Героя нашего времени»? Я нашла для вас — Шурочка проворно выпорхнула в соседнюю комнату, принесла томик Лермонтова в сереньком переплете. — Возьмите…
Лука вспыхнул.
— Я уже читал эту книгу, — соврал он, еще гуще краснея.
— А мне брат говорил… — начала было девочка.
Но Лука перебил ее.
— Он всегда так, выскакивает, когда его не просят, — глядя на товарища умоляющими глазами, проговорил Лука и, поспешно допив чай, заторопился домой.
— Оставайтесь ночевать у нас. Я постелю вам с сыном на веранде, — предложила добрая Мария Гавриловна.
— Я бы остался, да боюсь, что папа забеспокоится, — ответил мальчик и посмотрел в ясные глаза женщины, в которых светилась ее открытая и любящая душа.
— Я попрошу кого-нибудь из золоторотцев передать ему, что вы остались у нас.
Лука сдался и вскоре, облитый лунным светом, лежал на веранде под одним одеялом с Ваней. В ногах у них примостился Гектор.
Мальчики слышали, как, переругиваясь между собой, ассенизаторы запрягали лошадей и как в одиннадцать часов, словно по команде, через трое ворот бодро выехал весь обоз. Ошинованные колеса бочек долго гремели по мостовой.
— Что бы нам сделать такое необыкновенное, чтобы о нас все сразу заговорили?.. Удрать на войну, в разведчики, и вернуться оттуда с Георгиевскими крестами? — спросил Ваня.
— Глупости… Знаешь что, давай подговорим мальчишек и мотнемся завтра на кирпичный завод Ващенка, залезем на верх трубы, посмотрим на город с высоты, а потом пройдем через подземные ходы, — предложил Лука.
— А если там и вправду прячется банда Пятисотского? — испуганно спросил Ваня и сбросил с себя ноги товарища.
— Тем лучше. Нас они вряд ли тронут. Возьмем с собой Гектора и пойдем.
В городе орудовала неуловимая банда Ваньки Пятисотского. Каждый день мальчишки слышали о грабежах и убийствах. Поговаривали, что сын лавочника Светличного Ленька состоит в банде.
Пройдя половину неба, ледяная луна исчезла, словно растворилась в наступившей прохладе, стало совсем темно, а в комнате доктор Цыганков и Иван Данилович все еще не могли наговориться, и оттуда сквозь раскрытые окна плыл сладковатый табачный дымок. Засыпая, Лука разобрал воинственные слова доктора:
— Я презираю царя, этого венценосного скота…
На что Иван Данилович ответил:
— Господи, владыко живота моего! — и оглушительно зевнул, потревожив уснувшего Гектора.
— Хает царя, а у самого в квартире портрет царский висит, как икона, — возмутился Ванечка.