Ваня жил во дворе ассенизационного обоза вместе с отцом, матерью и десятилетней сестрой Шурочкой. На утилизационный завод он приезжал редко, всегда вместе с отцом, и каждое его посещение было праздником для Лукашки. Они вместе читали Жюля Верна, Майна-Рида и Фенимора Купера, мечтали о будущем и собирались бежать в Америку на норвежских коньках через Берингов пролив.
Лука быстро оделся и босой спустился с сеновала. На руке его еще не зажила ранка; содрал струп, коричневый, тонкий, как ржавчина.
Вдвоем они вышли за ворота завода. Воздух на шляху тяжелый, приторно-сладковатый: запах трупов, пролитого аммиака; а над смрадом мертвечины — живое дыхание фруктовых садов. Против завода раскинулось огромное садоводство Змиева, за ним яры, за ярами липовая, круглолистая роща с прудом посередине. Если смотреть с крыши завода, то пруд кажется синим камнем, вставленным в золотую, позеленевшую оправу.
Друзья пересекли шлях, спустились обрывистым спадом в яр, по мокрым от росы цветам выбежали к пруду и, зачарованные, остановились на берегу. Над прудом стремительно проносились ласточки, быстро ныряли, на мгновение задерживались в воде, и, отряхнув радужные брызги, перевернувшись в воздухе, делали круг, и возвращались, чтобы все повторить сначала.
— Даже жалко пугать, — вымолвил Лука, захваченный птичьей игрою.
Мальчишки взобрались на верхушку печальной, растрепанной ивы, раскачались на гибких ветвях и нырнули в воду.
— Ваня, давай — кто скорее!
Быстро взмахивая руками, они поплыли наперегонки к сломанной березе, обмывавшей в холодной воде белое колено ствола.
За липами гнется под ветром густая трава, а еще дальше тонкими струями текут рельсы к каким-то далеким-далеким озерам. Детям кажется, что деревья осыпаны птицами, будто монистом, стеклянно звенящим в едва уловимом движении веток.
Мимо пруда по колено в траве с цапками на плечах молча бредут девчата — полоть на огородах Змиева. Одна из них, сердитая и, видно, голодная, сказала, кивая на голых мальчишек:
— Работать не хотят, на солнце вылеживаются, а дома мать теребят за юбку, жрать просят.
Вторая, высокая и худая, как жердь, остановилась передохнуть, с любопытством посмотрела на мальчишек.
— Эти попросят, жди! Они яблоки воруют.
От ее злых слов руки мальчишек сжались в кулаки. Жмуря ослепленные солнцем голубые глаза, стряхивая с загорелого тела песок, Ваня сказал:
— Ну их!.. Пойдем на завод.
— Не люблю я живодерню. Вонь, мухи… Отец говорит, что наш завод — царская Россия в миниатюре. Знаешь, что такое миниатюра? — Лука щурился, сблизив мягкие ресницы. Удалявшиеся девчата казались серыми, как взбитая пыль.
— Пойдем, — настойчиво потянул товарища Ваня.
На шляху мальчишки увидели печальную процессию: конвойные солдаты гнали по этапу партию заросших бородами каторжан, закованных в кандалы. Железо жалобно позванивало о булыжник.
— Ребята, запомните нас, ведь когда-нибудь подрастете и все будете понимать! — громко сказал арестант в очках.
— Запомним! — крикнул Лука.
У ворот завода шибануло в голову чадом.
Качановские мальчишки, дети ассенизаторов и резников, слонялись по заводу, помогали рабочим свежевать трупы, возили на свалку ободранные туловища. Лука с Ваней вошли во двор завода, когда четырнадцатилетний гицель Кузинча привез будку, набитую собаками. Толстое, добродушное лицо его было все в крови — только что избили на барахолке. Руками, на которых собачьи зубы оставили следы, он прикладывал медные пятаки под маленькие глазки, лишенные век.
— Выгружай, ребята, товар! Только с опаской — злющие. Стражники, а не собаки! — весело выговаривал он вспухшими от побоев губами.
Был он прост, приветлив безо всякой фальши, которую дети всегда хорошо чувствуют, и особенно — у взрослых. За простоту Лука любил и выделял Кузинчу среди своих многочисленных сверстников на заводе.
Ваня приблизился к будке. Короткая шерсть на собаках выгорела, как июньская трава, глаза их злобно блестели.
Алешка Контуженный железными клещами выхватывал собак из будки; они выли, сжимались в комок, мячами прыгали кверху, пытались вырваться. У Контуженного тряслись руки, ноги, губы. Кузинча убивал собаку ударом железной трубы по голове.
— Здоров, Алексей-наследник… Дай табаку, пираты хотят курить, — попросил Лука.
— Снимайте шкурки, тогда дам. Привыкайте к тому, что в жизни за все надо платить.
Мальчишки взяли изъеденные точильным камнем ножи. Алешка прыгающими пальцами отсыпал им едкого, крупно нарезанного самосада. Собаки были еще теплые, но привычные руки быстро сдирали шкуры и бросали освежеванные туши под стенку.