Поезд преодолел подъем и весело мчался под уклон. Мимо замелькали посадки диких маслин, темно-зеленые хлеба, пролетели, словно стая белых птиц, мазанные мелом сельские хаты, и снова потянулись поля и посадки, наливающиеся густой синевой.
Темнело, словно все заволакивала дождевая туча: деревья, воздух, небо. В вагоне зажглись электрические лампочки с красными угольными нитями, из окна повеяло влажной прохладой, смешанными запахами молодой полыни, укропа, увядающих цветов повилики. Запахи были устойчивые, как тогда на сеновале у Евдохи. «Какой тогда был месяц?» — старался припомнить Иванов.
Мелькнуло несколько дорожных знаков, и землю затянула сплошная чернота ночи. Сверкающий огнями курьерский поезд мчался среди этой ночи.
Женщины, придерживая указательными пальцами витые ложечки, пили чай. Лука собирался идти к себе в купе.
Впереди мелькнула далекая зарница. Машинист дал резкий, похожий на крик свисток и принялся тормозить. Испуганно завизжали чугунные колодки, влажно запахло отработанным паром, из верхней сетки вывалился чемодан, ударился о пол, раскрылся.
— О, гицем паровоз! — насмешливо вскрикнули за стенкой.
Поезд, дернувшись всем своим телом, нехотя остановился. Где-то впереди, у паровоза, треснул выстрел, словно пастух хлопнул бичом. Послышались возбужденные голоса пассажиров. Александр Иванович выглянул в окно и скорее услышал, чем увидел, скачущих вдоль поезда всадников. По коридору задыхаясь пробежал кондуктор, истошным голосом завопил:
— Спасайся, кто может… Банда!
Ковалев открыл кожаный саквояж и переложил из него в карман пиджака пахнущий машинным маслом револьвер. Всегда желтое, как у китайца, лицо его еще больше пожелтело.
— Что же делать теперь? — в страхе спросила Валентина Сергеевна, задергивая на окне занавеску.
— Полезай на верхнюю полку и спи, — посоветовал муж. — Все обойдется.
Свет погас.
Снаружи послышались возбужденные голоса, брань, крики, лошадиное ржание. Бандиты приблизились к вагону, застучали в запертую железную дверь.
Кто-то снаружи молодцевато скомандовал:
— Из вагонов не выходить, из окон не высовываться, за нарушение — пуля в лоб!
В коридоре жалобно просили:
— Не открывайте, ни в коем случае не открывайте. Пускай ломают… Все двери не вышибут…
Но бандиты ворвались через тамбур из соседнего вагона и пошли по купе, отбирая документы, деньги, оружие.
Сотрудник ГПУ, с которым ехала жена и хорошенькая дочурка, вынул наган, но в него тут же выстрелил дядько в смушковой шапке. Сотрудник схватился руками за грудь, упал на колени, жена его потеряла сознание, девочка заплакала, побежала по коридору.
Трое бандитов рванули незапертую дверь в купе, в котором находились Иванов и Ковалев с женами и Лукашка.
— Документы на бочку, — хладнокровно потребовал детина, стрелявший в сотрудника ГПУ; в огромных волосатых ручищах бандита дымился обрез.
— А вы кто такие, что требуете документы? — спокойным голосом спросил Ковалев.
— А вот мы зараз шлепнем тебя, сразу узнаешь, кто мы такие, — бормотнула бородатая личность из коридора, пронизанного сквозняком, и многозначительно крутнула барабан нагана.
— Зачем же сразу так вдруг и шлепать. Много мы шлепали друг друга на гражданской войне, пора бы и перестать, — примиряюще начал Иванов.
— Убирайтесь отсюда вон! — крикнула Дарья Афанасьевна, и Александр Иванович снова увидел ту, прежнюю, созданную для баррикад Дашу, которую он видел в бою на Турецком валу.
— Щось вроде знакомый чоловик. — Небольшой росточком бандит присветил карманным фонариком. Жидкий свет скользнул по бледным от страха лицам женщин, задержался на бритой голове Александра Ивановича, вырвал из темноты его нос, светлые глаза, крепко сжатые волевым усилием губы. — Никак товарищ Иванов? — спросил бандит и растерянно опустил руку с фонарем, осветив свои потертые рыжие сапоги с приставшей к коротким голенищам зеленой ряской.
— Да, Иванов. А вы кто такой?
— Служил я у вас в полку. Вместе на Турецкий вал рвались, через колючий терен.
Александр Иванович присмотрелся к человеку, узнал:
— Гусак, ты?
— Он самый, Филимон Гусак, — обрадованно и смущенно сознался бандит.