На ступеньках третьего этажа во всей своей красе стояла Зоя Сковордкина. Она караулила его.
- Ну, мой будущий великий поэт, принес ли ты стихи даме своего сердца? Я так жду этого. Даже ночь плохо спала. Лежу в одной ночной рубашке, ворочаюсь, а на ум просятся слова: "белое, нежное тело". Я вскакиваю, бегу в ванную, включаю свет, снимаю ночную рубашку и впервые разглядываю себя. Действительно, у меня тело белое, кожа мягкая, бархатная... И как ты так быстро определил? Я ведь в шубе была, когда мы гуляли. Ты меня голой ни разу не видел. Ты еще не заслужил этого. Ты...если бы увидел меня голенькую, сразу бы целую поэму сочинил. Видимо, у вас, поэтов, дар предвидения. Стоя перед зеркалом, в чем мать родила, я подумала...
- О чем вы подумали? Скажите, моя мадонна! - весь затрепетал Женя.
- Ишь, чего захотел! Поразмысли сам, подумай, но мне ничего не говори, хорошо? Так, где стихи? Белое, нежное тело, а дальше как? - допытывалась Зоя.
- Кажется, я их не взял с собой, не думал, что мы встретимся, - оправдывался Женя.
- Возвращайся домой и срочно принеси мне, я хочу, понимаешь - хочу, а я всегда добиваюсь того, чего очень сильно хочу, понятно? Ну, мой симпатичный поэт, не ленись, сбегай: одна нога здесь, другая там. Вот тебе на такси.
Зоя начала рыться в портфеле, но там у нее, видимо порядка не было, и она засмущалась.
- Да что вы, Бог с вами, мне деньги не нужны. Кроме того, я не так далеко живу отсюда, - сказал Женя.
- Ну, голубчик, тогда чапай. Я даже на занятия не пойду, буду тебя ждать, как Джульетта своего Ромео.
Через полчаса, высунув язык, Женя прибежал на третий этаж, чтобы вручить Лизе сверток со стихотворением. Она ждала его на этаже у окна с раскрытой книгой Золя.
- Молодец, - сказала она. - Если понравятся твои стихи, при следующей встрече я поцелую тебя в щеку.
Она почти вырвала стихотворение, пробежала строчки, улыбающимися глазами и произнесла:
- Чао, мой Ромео!
Она тут же скрылась за дверью аудитории, где сидели ее сокурсницы. Не дожидаясь звонка, сунула стихотворение подруге Гриценко и шепнула: прочти. Та прочитала и произнесла: поздравляю. Как только прозвенел долгожданный звонок, Зоя вышла к доске.
- Внимание, девочки! Я сейчас прочитаю вам стихотворение молодого поэта, который приходит к нам на лекции. Он мне только что передал. Вот слушайте:
Губы тянутся к губам...
Жанна, как тебе нравится первая строфа? Это про мои губы, хотя он меня даже ни разу не целовал. Он как бы издалека на них смотрит. Я думаю, эти стихи гораздо лучше, чем те, которые он посвятил тебе, Жанна. А вы как думаете, девочки? Хоть, я до конца прочту? Тут есть еще много замечательных строчек в мою честь.
- Нет, не стоит, - нахмурилась Алла Пеклина. - Этот поэт, если можно так выразиться, обыкновенный бабник. Всего лишь неделю тому он был влюблен в Жанну и сочинял ей стихи, а теперь уже тебе, а через некоторое время он посвятит кому-нибудь еще. Я думаю, каждая из нас, знает себе цену, обладает достоинством и не клюнет на дешевые и, главное, фальшивые стишки, рожденные мимолетной страстью.
- Ну, девочки! о чем вы волнуетесь. Я даю слово, что больше он никому из вас стихи посвящать не будет. Я его зажму так, что он у меня ни дыхнуть, ни пикнуть не посмеет, - заявила Зоя.
- Я ему верну стихи, которые он мне посвятил, - сказала Жанна, - как только увижу его. Я ему в лицо брошу.
- Не стоит, - сказала Алла. - Сделай вид, что ничего не было.
Отношение к Жене, как молодому поэту на курсе стало меняться, и Женя не мог этого не почувствовать. Никто ему не присылал записки, девчонки сухо отвечали на его приветствия, проходи мимо, будто его вовсе не существовало. Зоя добилась того, чего хотела. Теперь она стала его единственной дамой, могла вить с него веревки.
Имея определенный опыт в закручивании гаек с мужским полом, она и с Женей стала обращаться, как дама с денщиком.
Отвергнутый всеми, он превращался в ребенка, отвергнутого родителями, а Зоя, если она этого захочет, станет его воспитателем, а точнее повелительницей с вожжой в руках, она сможет выжимать из него соки, как воду из половой тряпки.
Так все хорошо складывалось еще неделю тому назад, и вдруг стена неприятия легла между ним и теми, которых он просто боготворил, и кому не желал решительно ничего дурного, у кого не требовал взамен ничего, кроме простой беседы, не говоря о свидании, или взаимности.
"Может, меня раскусили, узнали, где и кем я работаю? видимо Вера Тимофеевна на каком-то курсе обмолвилась, что, мол, простой милиционер, тянется к знаниям, и попросил у нее разрешения посещать лекции. Как бы это узнать, у кого спросить?"
Теперь, когда приходил на лекции, все девушки, сопели над своими конспектами, старательно конспектировали лекции преподавателей, а глядя на них, и Зоя делала вид, что она вся - абсолютное внимание наукам, и Женя для нее, как и для всех остальных - ноль без палочки.
Женя, как никогда, ходил подавленный. Он даже похудел, осунулся и подурнел. Ночные дежурства у памятника палачу - все еще земному богу - вышли боком: Женя основательно простудился, и ему требовалась медицинская помощь.
За памятником, на специально сооруженной стене, облицованной мрамором, висели огромные портреты выдающихся сынов отечества во главе с Никитой Хрущевым.
Однажды, сюда в три часа ночи подъехала грузовая машина. Из кабины выскочили два молодых человека в гражданской одежде, подошли к портрету маршала Жукова и взялись его демонтировать.