"У меня совершенно нет воли, - думал он, - и это хорошо. Значит, я люблю ее по- настоящему, как Данте любил свою Лауру. Только...Лауру он видел несколько раз всего, а моя Лаура лежит у меня на коленях. Боже как она хороша. Она святая девушка, правда, немножко взбалмошная, но она ведь аристократка, дочь полковника. И то, что она со мной, таким нищим босяком, у которого получки не хватает, чтобы прокормиться, говорит о многом. Она, наверное, любит меня. Мы будем счастливы, непременно, иначе и быть не может. Ведь советский народ так счастлив, почему бы нам ни быть счастливыми? Я, как и все люблю коммунистическую партию и ненавижу буржуазию".
- О чем ты думаешь, мой пупсик? - спросила она, зевая.
- О нас с тобой, моя Дульцинея.
- И что ты надумал? - она широко зевнула, и стала закрываться глаза.
- Я думаю, что мы будем счастливы вдвоем. Ты, небось, притомилась, моя прелесть, или очень рано встала. Поспи немного у меня на коленях. Мне так приятно, что твоя голова нашла приют у меня...
- Ты сначала выпусти свои произведения, получи Ленинскую премию, тогда мои родители не станут препятствовать нашему счастью. А сейчас пригласи меня в кино. Я бы даже и от пончиков не отказалась. Сто грамм не помешало бы, продрогла я тут с тобой.
- У нас скоро получка, - загадочно произнес Женя.
- И что - у тебя ни копейки в кармане?
- Ни гроша, - честно признался он.
- О, погоди, мне папочка триста рублей подарил. Ты только отвернись, они у меня в таком месте, короче, в потайном. Мужчинам подглядывать нельзя. Отвернись! Кому сказано? У-гаа!- раскрыла она маленький ротик до невероятных размеров.
Женя отвернулся, она порылась в лифчике, разорванном на левой груди, но денег там не оказалось. Только сейчас она вспомнила недавнюю, немного пикантную и, вместе с тем приятную романтическую историю с водителем автомобиля "Победа", и воскликнула:
- Вытащили, ограбили! Это, наверное в давке трамвая, там народу битком набито, я даже и не почувствовала воровской руки. Я деньги в лифчик засунула, ну где еще надежнее можно спрятать?
- Надо было засунуть в трусы, - сказал Женя.
- Не шути так, грубиян, развратник.
- Извини непочатая кисочка.
- Именно непочатая. Мне уже надоело ходить непочатой. Пиши поэму скорее и неси в издательство. Ну, ты веришь, что у меня были деньги?
- Я верю каждому твоему слову, - ответил Женя. - Я вообще склонен верить людям.
- А я нет. Мне мой папочка сказал, что человек - это дерьмо, он хоть и произошел от обезьяны, но он хуже обезьяны во сто раз. А может и больше.
Она почесала за ухом, и ей живо представился водитель, который стаскивал с нее лифчик. "Этот олух, - подумала она про Женю, - не знает, что я голенькая, а то, может, хоть пощупал бы. Хороший пес, этот водитель и штука эта у него сладкая и какая-то парализующая волю. У меня в глазах потемнело, я чуть сознание не потеряла. Но деньги...зачем было их красть? Наоборот, он должен был мне заплатить за удовольствие, а получилось все с ног на голову. Я заплатила. Что ж! Равноправие".
- Ты о чем задумалась? - спросил Женя.
- Да так вспомнилось одна история. Она так романтична.
- Расскажи о ней. Пожалуйста. Я тоже немного романтик и мне будет интересно, - сказал Женя.
- Знаешь, - сказала она вдруг загадочно, - у меня к тебе никогда не было больших чувств. Ты сам отчасти виноват в этом. Эта милиция... Мои родители терпеть не могут милицию.
- Так у тебя папа - милиционер.
- Ну и что, а милицию он терпеть не может. Раньше он был в НКВД. Вот это да. НКВД тогда значило намного больше, чем партия, а потом когда Берию убрали, - папе пришлось перейти в милицию. Но вернемся к тебе. Ты не ценишь себя. Наоборот: у тебя повышенный интерес к унижению. Достоевского начитался, видать. Самоунижение - признак не скромности, а слабости. Это больные люди. У них нет силы воли. Наконец, у тебя нет средств, чтобы развлечь девушку. Я уши отморозила с тобой, гуляя в одном и том же парке. С тобой скучно, а я хочу гореть. Я хочу посидеть в ресторане, а потом, где-нибудь в гостинице целоваться до утра, так чтобы голова кружилась, понимаешь? Молодость дается один раз, говорил Островский и надо брать от молодости все.
- Так мы больше встречаться не будем?
- Нет, не стоит.
- Но я же люблю тебя, - сказал Женя униженно.
Зоя уже топала к трамваю. Женя долго стоял, смотрел ей вослед. А может она вернется или хотя бы повернет голову, чтоб мысленно сказать: "До свиданье". Он стоял в оцепенении около десяти минут, но его возлюбленная скрылась из виду, и растворилась в ночной мгле.
" Любовь зла, -думал он, переплетая ногами, по направлению к своей казарме. - Черта полюбишь, а он будет тебе ангелом казаться и никто не сможет переубедить тебя в обратном. Я знаю, что она не та, за кого я ее принимаю, но я ничего не могу поделать, у меня действительно нет силы воли. Я должен стать полным ее рабом, а она моей госпожой. Когда мы будем вместе, только тогда у меня появится ненависть и брезгливость к ней, и только тогда я смогу обрести свободу. А сейчас эта пустышка владеет мной, как собственным башмаком. Я действительно безвольный, но только в этом вопросе, вопросе любви".
Было около десяти вечера. По проспекту бежали машины, грохотали трамваи. Многочисленные деревья тополей вдоль проспекта звенели на ветру голыми ветками с набухшими почками, как бы прощаясь с теми, кто уезжал и, приветствуя тех, кто сейчас прогуливался.
- Что мне теперь делать? - мысленно спрашивал себя Женя. - Я никого полюбить не смогу: я ее люблю, только ее. За что - не знаю. Просто люблю и все. Господи, помоги мне найти себя, обрести себя!