Больше всего угнетала неизвестность — смотрят на неё снаружи или нет. Как ей себя держать? Просто глядит девочка в окно задумчиво. Вот если бы она ещё и курила… А может, и не смотрит никто. Тогда можно улыбку не держать, морщиться вволю и ещё кое-что предпринять.
Если бы только знать точно! А разве нельзя выбрать вариант самой, произвольно? Вот захочу — и выберу! Что никто меня не видит, выберу. Нет, не прямо сейчас. Под платком что-то выпячивается и едва ли не шевелится. Ещё две минуты… нет, ещё вот минутку, и тогда…
Стук в дверь и голос. Ещё не разобрав слов, Ева похолодела. Раз стучат и кричат, а не открывают, значит…
— Ева-а! Там пьянка, у коменданта, — орала женщина, приставив ладони к дверной щели. — Мы походим, пособираем ключи. Может, и дядю Васю найдём. Он трезвый и слесарь к тому же. Ты там держись, не падай!
Она, верно, добавила "духом", но совет был хорош и так. Наша героиня побледнела, и чуть было ей не отказали ноги. Но вокруг не было, за что уцепиться, так что пришлось устоять.
Теперь уже ожидание грозило затянуться надолго. И мотив, тихонько наигрывавший где-то на задворках девичьего сознания, в наступившей перед будущим рокотом мочепада тишине вдруг стал отчётливо слышен, зазвучал громче, всепоглощающе: "Спасение утопающих (в кактусах) — дело рук самих утопающих". И словно затарахтел ударник по барабанам: "Во что бы то ни стало!" Дзынь! — это литавры.
Когда затихли рассыпчатые звуки, посреди зелёного ковра стояла уже другая Ева. Все вещи вокруг неё заняли свои исконные места, строго по ранжиру. В этой табели о рангах стеснительности отвелось самое дальнее место. Теперь девушка стремилась вырваться из плена, чтобы не описаться, не из-за позора, а просто потому, что на улице холодно, а ей переодеться не во что.
Как легко решать проблемы, когда всё стоит на своих местах! Ева выдохнула и очень спокойно, будто стоя у себя дома перед шкафом, размеренными движениями сняла с себя свитер. Маленькая уступка стыдливости: поправила лифчик, улезший было со свитером вверх, подвернула низы, снова он принял на себя массу нежной плоти. Как верх бикини, всё закрыто, всё прилично. Воткнула правую ладошку в пушистый шерстяной рукав, нагнулась и стала отодвигать плотные тела своих "любовников" от левой ноги, просовывая остальную часть свитера между ними и голенью.
Выбор именно левой ноги был ещё одной крохотной уступкой стыдливости. На две ноги сразу свитера не хватит, придётся освободить сперва одну и выбросить её за буртик. При этом тело развернётся в сторону этой ноги. И лучше развернуться влево, потому что там глухая стена, а платок уже упал и сам пошёл в дело, заткнули и его в одно место.
Надо было спешить, но приходилось время от времени выпрямляться и отдыхать. Мочевой пузырь пучил живот неимоверно, аж верхний край у пупка оказался. Развести ноги станет ещё одним облегчением. Погоди, миленький, крепенький мой, вот ещё туда и туда, и нога почует себя свободной.
Наконец голень со всех сторон стала ощущать только тепло знакомой шерстюшки, до сих пор полагавшееся только торсу. Ева подвигала ногой и убедилась, что та ходит легко, её можно выдернуть. Теперь предстояло преодолеть расстояние — на глаз — метра полтора. Оно напугало её тогда, заставило придвинуть табуретку, а сейчас выбора нет, надо раскорячиваться донельзя.
В школе, на уроках физкультуры, некоторые девочки на бревне садились в "шпагат". Она так не могла, да и не было ясного мотива разрабатывать связки. Не помнила даже, когда в последний раз расставляла ноги, как широко ей это удавалось. Но сейчас все мосты сожжены. Надо!
Нога взметнулась вверх, чем-то хрустнув, и по широкой дуге опустилась. Пятка стукнула о буртик, обожгла тупой болью, но её с испугу удалось пропихнуть вперёд, к полу. Пузырь устоял, получив ещё свободы, а вот правая нога развернулась, сильно накренилась влево, кактусы обхватили её ещё плотнее, покамест не коля. Будто кто-то шепнул в ухо: "Не уходи!" А вот ещё: "Мы тебя любим!" Как им, бедным, продлить общение со случайно заглянувшей, случайно получившей задание полить девушкой? И есть от чего почуять родню: вон они какие плотные да упругие, чуть не лопаются, водичку, знать, славно запасли, а у меня тоже водички этой в теле хоть залейся, аж твёрдый "кактус" из живота лезет, только худо мне от этого. Хуже даже, чем им — без полива. Так что разные мы с вами, кактусы милые, пустите-ка мою ножку и надейтесь, что снова приду, не забуду шёпот ваш молчаливый.
Руки балансировали в воздухе. Теперь надо быстро освобождать правую ногу, пока её ещё удаётся выворачивать, пока в неё не впились по-настоящему. И пока "кактус" не ощутился в мочевом пузыре. Ева попыталась наклониться вправо, но лишь активнее заболтала в воздухе руками. Что случилось?
Она попала в положение, которое допустимо как промежуточное, из которого быстро выходят, но совершенно неустойчивое, если в нём задержаться. Связки ног натянулись донельзя, чуть не звенели, споря по боли с растянутым пузырём. Они ведь не зря ограничивали свободу движений, они предотвращали такие положения, в которых бесполезными оказываются мышцы. А именно это и произошло.
Девушка вдруг осознала, что мышцы ног ей ничем помочь не могут — ни оттолкнуться, ни свести ноги вместе. Распятые конечности заклинило на связках, руками ухватиться не за что.
Но бороться надо до конца и надежду не оставлять. Ей помогут! Придут сейчас, а одна нога ещё в плену. Вызволим, а потом и посмотрим, чья возьмёт!
Но сделать это непросто. Раскоряченные ножки ценой струной звенящих жил позволяли кое-как стоять прямо, но при малейшем наклоне начинали дрожать, грозя телу падением. Можно было балансировать левой рукой, орудуя около ноги правой, но если не удержишься и сорвёшься? Тогда кулачок (и хорошо ещё, если не бочок!) ткнётся — бр-р! — в колючки, тело пронзит острая боль, и кактусы получат свой удобрительный полив через брюки. Нет, так не пойдёт!
Кулачок надо чем-то защитить, чтобы был шанс. И выбора особого не оставалось. То, что доселе защищало от глаз и обвисания другие части тела, сейчас должно сослужить более важную службу.
Об окне Ева уже и не думала, окно слилось с тёмной стеной и вместе со стеснительностью ушло на последний план.
Тоненькие пальчики быстро расстегнули застёжку, и вот уже лифчик в руках. Нет, не стыдливость заставила обладошить грудки — пахнуло холодом. Собственно, холодок обнял тело и после стаскивания свитера, но это было другое тело, гретое шерстью. А тут — самое нежное, без покрытия остающееся разве что при купании.