Даже если какой-нибудь одиночный человек просто хихикал рядом по своему поводу, а не над Катей, у неё отключалось понимание. Это случалось так: звуки становились тягучими, мир и существа в нём расплывались, смыслы слов и человеческих движений погибали. Катя выбивалась из навязанной реальности. А тут — тут целый хор, дирижируемый Вероникой Евгеньевной, хохотал над ней по неразъяснённой причине. Катя один раз повернулась на класс и два раза посмотрела на классную, но больше не стала. Текст на доске расслоился и летал перед доской ошмётками. Усилием, равным стараниям пяти десятилетних невыросших, Катя вернула текст обратно, всмотрелась и стёрла «с» в «рассеянной». Вероника Евгеньевна артистично шмякнулась головой об стол, класс понял команду и взорвался новым дружным хохотом. Катя художником отошла от доски-мольберта, наклонила голову, быстро вернулась обратно и написала в «несёшься», после «ш», где ничего прежде не было, — твёрдый знак. Учительница упала спиной на стул и принялась ловить дырой рта воздух. Невыросшие бились от смеха, как от электричества. Дирижёрским движением классная заставила всех замолчать, и, хоть не у всех получилось, она продолжила диктовать стихотворение. Катя принялась карябать дальше. Но как только она начала фразу «одна ты печалишь ликующий день», Вероника Евгеньевна затряслась на стуле и забарабанила ладонью по столу. Класс тут же провалился в приступ благословенной астмы — все беззвучно тряслись, ловя улыбками воздух. Катя с заболоченными глазами закончила строчку. Классная вытерла свои маленькие слёзки. Потом вдруг вскочила и подбежала к Кате. Та отступила плотно к доске, впитывая спиной мел. Вероника Евгеньевна вдруг по-курячьи раскорячилась и вытянула короткую шею.
— Петухи-петухи! — это закудахтала учительница.
Дети умирали от хохота, Катя — от ужаса.
— Петухи-петухи! — всё не унималась классная.
Потом резко заглохла, выпрямилась, словно её выключили.
— Садись, не могу больше, — проговорила она и махнула на Катю короткой толстой рукой.
Катины глаза будто лопнули, а мочки залезли в ушные дыры. Невыросшие превратились в мявкающих монстров. Учительница — в монстра покрупнее. Катя добралась по памяти до своей предпоследней парты.
Чудовище Вероники Евгеньевны выхрипнуло знакомое Кате словосочетание. Монстр рядом с Катей приподнялся и пополз к доске. Учительницезавр снова начал рычать в рифму. Монстр принялся записывать, знакомо поводя правым плечом и придерживая левой рукой юбку. «Это же Лара у доски», — осознала Катя. А ещё то, что тот же страшный стих про тучу диктуется и записывается. Существа вокруг подзатихли — устали, но поглядывали в сторону Кати с радостным свирепством. Вдруг чудовище вскочило с учительского места и стремительно приблизилось к Кате, не прекращая диктовать. Катя вжала шею в плечи и догадалась, что сейчас произойдёт что-то совершенно ужасное. Оно и произошло: диктатор схватил своими щупальцами Катин дневник и был таков.
Когда монстр Лары у доски положил мел, учительницезавр проговорил что-то и протянул плоский предмет. Монстр Лары приполз обратно и сунул этот предмет Кате в ладони. Классная прошипела, обращаясь прямо к Кате и тыча щупальцем на доску. Катя вглядывалась в деревяху, но видела только бьющиеся в эпилепсии строчки. В руках лежал дневник.
Очнулась Катя на перемене. Вдвоём с Ларой они стояли у окна. Лара облокачивалась на подоконник ровно настолько, чтобы её не обвинили в том, что она села на него. Она опустила лицо в телефон и трогала экран аккуратно подстриженными пальцами.
— Ты что, не могла мне как-то подсказать?! — это, тихо крича, спросила Катя.
— А как я тебе подскажу? Как ты это себе представляешь? — это спокойно ответила Лара, приподняв подбородок от телефона.
— Могла хотя бы не смеяться! — совсем закричала Катя.
— Хочу — смеюсь, моё дело. Потом, все знают, даже в детском садике, что стихи пишутся в столбик. А что ты не знаешь, это твои проблемы, — Лара снова уткнулась в экран.
У окна ниоткуда возник Сомов.
— Ну что, дебилка?! Облажалась? Жалко, не сфоткали доску, выложили бы, про тебя бы весь мир узнал! — это Сомов говорил с Катей.
Телефоны на уроках Вероника Евгеньевна забирала себе, прося дежурного пройтись по партам и собрать их. Это была часть её программы по спасению детей. Невыдача телефона каралась двойкой по тому предмету, на котором с ним был застигнут его владелец. На переменах невыросшие разбирали родные гаджеты обратно. Фотографировать, переписываться, звонить во время занятий никто не мог. Но перемен хватало, и всё происходящее в школе проваливалось в соцсети и перемалывалось там.