– За священником? – удивилась одна из помощниц. Их у Бригитты было три, все – из младших Детей Неба. Или, как было модно тогда говорить, из сидов.
– Да, за священником. И поторопись! Но поторопись так, чтобы наши монахи не видели крыльев на твоей спине, как в прошлый раз. Иначе точно в бабочку обращу. Или в курицу. Хотя нет, – рассуждала она теперь уже сама с собой, пока руки были заняты сперва роженицей, а затем нами, – в курицу ещё надо заслужить: кормят на убой, и жизнь короткая, а вдруг потом снова сидой станешь и урок не усвоишь? Нет, всё-таки лучше в бабочку – там хотя бы самой пищу искать придётся, без посторонней помощи. И то труд.
Когда мы с сестрой родились, то хоть в мир и выплеснулось немало силы, однако не гремел гром, не сверкали молнии, и дождь не тяжелил соломенно-торфяную крышу кельи. Стоял вполне погожий день, и до какого-либо из Праздников Силы было ещё далеко. Что же до погоды, то, видимо, Бригитта решила не привлекать излишнего внимания живущих окрест. Заодно не хотела травмировать ни нашу мать, ни других обитателей монастыря светозвуковым сопровождением. Особенно впечатлительными в Килдаре были, что забавно, не люди, а как раз три сиды-помощницы богини-аббатисы. Двух из них Бригитта звала римскими словами, которые когда-то запомнила. Одну – Флорой, за изнеженность. Другую – Фауной, за неотёсанность. На третью римских слов не хватило, и за смешливый нрав Бригитта кликала её Весёлой Погодой.
Когда меня с сестрой поочередно запеленали, богиня по-особенному взглянула на нас, и мы тут же засопели, принявшись смотреть первые в нашей нынешней жизни сны. Спала и Ллейан, измученная далеко не легкими родами, – всё-таки она, юная и хрупкая, носила под сердцем даже не одного, а сразу двоих волшебных детей. Да и зреть меня в том виде, в котором я появился на свет, матери было совершенно необязательно.
В это время Фауна привела в чувство Флору, увесисто отшлепав её ладонями по щекам, а Весёлая Погода уже отогнула полог завесы, ведшей внутрь кельи, пропуская вперёд запыхавшегося Блехериса.
– А вот и крёстный пожаловал, – отозвалась Бригитта на явление мужчины в женско-детское общество. – Вот что, приятель, нужна твоя помощь.
Она поднесла священнику меня и раскрыла пелёнки. Блехерис, увидев ребёнка, покрытого густой мягкой почти кабаньей подпушью, отшатнулся и пару раз перекрестился.
– А ещё бывший друид! – усмехнулась Бригитта.
– Прости, госпожа, но я впервые вижу нечто подобное.
– Неудивительно. В Эрине ещё до Палладия и Патрикея к богам стали относиться пренебрежительно, не в пример былым временам. Посему и не видели вы уже давно нормальных чудес! Итак, к делу. Чтобы ты понимал, он везде такой… пушистый. В этом виде мальчугану две дороги – либо в лес на веки вечные, путников стращать, либо к фоморам. И то, и другое – никак не выход. Поэтому выручай.
Блехерис с содроганием снова взглянул на меня, потом с немым вопросом в глазах посмотрел на Бригитту.
– Что тебе тут неясно? – богиня уже начала немного раздражаться. – Окрести его по-христиански. Правда, мы в ритуале кое-что поменяем. Во избежание, так сказать… Лохань с чистой водой, быстро! – велела она помощницам, и одна из них ринулась выполнять поручение.
– Ммм, госпожа, – Блехерис всё ещё пребывал в полной растерянности, – ты хочешь, чтобы я окрестил этого младенца в веру Христову?
– А что тут такого? – Бригитта прекрасно понимала причину замешательства священника, и её это, без сомнения, забавляло. – Тут недавно был у нас монах из Египта, учил новому отшельническому уставу, возмущался, что женщина – аббат в монастыре, ну и так далее. Чуть не прокляла его в сердцах. И монах этот рассказывал, что их римский восточный кесарь Юстиниан повелел отныне крестить всех детей во младенчестве, не дожидаясь, как прежде, вхождения во взрослый возраст. Почему тогда нам нельзя так же?
– Но это – внук Керридвен!
– Да ну? Христианин страшится мести наших сил? Ваш господь же всемогущ и от всего убережёт – вон, змей Адданк в своё время Патрикея не тронул. Тот ему Христом зубы заговорил и невредим остался. Так вот, Адданк до сих пор приплывает к восходному берегу каждые семь дней, ждёт, чтобы Патрикей явился снова, как и обещал, – сожрать, наконец, хочет. Я – ему: «Адданк, гад ты водный и тупой! Патрикей давно почил в своём бозе, не трать зря время!». А он мне, знаешь, что ответил: «Да мне до дна морского! У меня в запасе вечность, я ещё поприплываю пару веков – вдруг Патрикей вас всех обманул, как меня, и ещё жив?». Ладно, не переживай насчёт ребёнка. Керридвен мне полностью доверяет. Так как ты был друидом, объясню, в чём на самом деле весь вопрос. Щерстянистость мальчонки – наследственность его отца Морврана. А ты сам, небось, знаешь, что в своём истинном облике Морвран страшен даже днём. Сей необычный вид ребёнка – часть нашей общей древней силы. Изгнать её самостоятельно я не в состоянии, потому что не могу пойти против своего же естества. Даже как христианская святая не могу это сделать, ибо Христу не присягала, крещения не принимала и вообще всё, что про меня говорят монахи, это сказки. Никто другой из древних снять эту замечательную щетинку тоже не сможет. А с чарами мучиться мальчику всю жизнь, как его отцу. Наводить постоянно, потом снимать – это, сам понимаешь, не выход, раз можно найти другой. И так как шерсть в этом случае – излишек силы, то христианское крещение, если я права, как раз этот излишек и изгонит. Теперь понятно?