Шли мы недолго.
– Так, детвора, где нам очутиться, чтобы нас не сразу заприметили? – вдруг спросил Мананнан.
– М-м-м, в хлеву, – отозвалась Гвенддид. – Там сейчас точно никого нет. Коровок с овечками уже должны были покормить.
– Разве у вас нет… ну, этого, длинного дома? – удивился Мананнан.
– Длинного дома? – не поняли мы.
– Ну да. Где живут, пируют и скот держат.
– А разве такое бывает? – спросила Гвенддид.
Мананнан понял, что непростительно давно не захаживал в гости к людям, тем паче в христианский монастырь.
– М-да, – задумался бог, – кажется, я безбожно отстал от жизни… Так, дайте сосредоточиться, вот, кажется, пришли – хлев ваш.
И мы вышли из тумана в месте, где обычно пекли хлеб на весь монастырь. Двое монахов оторвались от трудов и уставились на нас во все глаза. Свои же глаза Мананнан несколько раздраженно закатил, а затем сделал едва заметное движение ладонью, из которой вынырнуло малюсенькое, как мы потом поняли, заклинание. Монахи снова принялись растирать зерно, больше не обращая на нас никакого внимания.
– Хлеб, хлев… Фомор побери! Так, пошли. Эти нас не видят и не помнят.
– Дядя Ман, – спросил я, – а тех пришлецов нельзя было так же – р-р-раз из ладони! – и всё, они забыли о нас?
– Боюсь, что нет, – вздохнул морской бог, – от такого колдовства они совсем обезумели бы. Чем обернулся бы этот всеобщий приступ Безумия? Например, погромом монастыря и убийством всех его обитателей.
Я тут же подумал о маме. Начал глазами искать её среди общей громкой суеты, коей в момент нашего появления был наполнен весь Килдар.
– Дядя Феоган! – радостно помахала Гвенддид шедшему мимо старшему монаху, всему в заботах. Тот, увидев нас, подошёл. За усиленно скрываемой взволнованностью на его лице радости от встречи с нами заметно не было.
– Я так и знал, что матери-настоятельнице нужно было срочно отлучиться в столь неподходящий момент, чтобы обязательно сейчас привести вас обратно. Не вовремя. Тут, знаете ли, такое! – он вопросительно глянул на Мананнана. – Вы из новеньких?
– Прошу простить, брат мой, что не представился, – морской бог выдавил из себя улыбку. – Я… отец Конан. Это меня мать-настоятельница встречала. Я… недавно прибыл на ваш остров.
У Феогана эти слова доверия не вызвали.
– Недавно на острове? Но язык наш вполне сносно знаете.
– Я долго служил в Придайне, в Гвинедде, – вовремя нашёлся Мананнан, уж было собираясь снова пустить в ход чары забвения: заклинание едва собралось на его сложенной лодочкой ладони, но тут же поспешно юркнуло обратно. А мы с сестрой только сейчас догадались согласно закивать в подтверждение его словам, мысленно умоляя старшего монаха поверить, несмотря на всю свойственную ему подозрительность. Худо-бедно наш мысленный порыв начал обретать реальность.
– Хм, понимаю… Но вы, брат мой, не из Придайна, – поскрёб Феоган свой заросший подбородок. – Уж больно вы необычно одеты для слуги Христова из здешних мест.
– Нет, конечно же, я не из Придайна, – Мананнан для верности, видимо, решил пойти другим путём: словил и цепко держал глазами взгляд Феогана. – Я из Киммерии. Это далеко. У нас там свои обычаи. Мы по пути отстали от матушки-настоятельницы – дети хотели показать мне окрестности. А потом пришлось исповедовать нескольких бедняг из тех, что толпятся у монастыря. Тяжела ноша слуги божьего, брат мой!
– Воистину тяжела, – Феоган воздел к небу свои огромные ручищи. – А сейчас, брат Конан из Киммерии, она тяжела для нас ещё больше, ибо грянули великие испытания!.. Что ж, матушка Бригитта у себя в келье, я как раз туда направляюсь. Могу вас проводить. Дети? – кажется, он собирался отправить нас подальше от всей этой суеты вокруг, но тут же передумал, ибо мы, не сговариваясь, снова постарались. – Хотя нет, везде сейчас неспокойно. Лучше будьте рядом.
И мы направились в келью Бригитты.
Я был разговором богов и людей
Я снесу к роднику
Золотую серьгу,
Разбросаю я бусы в фиалковом поле –
Может, сиды признают, что мы одной воли
Да и крови одной?..
И прервется покой
Тех, кто прятался долго от нас под холмами.
Что нам Рим?! Что – Христос?!
Время адовых гроз
Наступило, и мчимся, забыты богами,
К тем же самым богам,
Прикрывая свой срам
Забытья и невежества горстью монеток,