Много дорог протоптали эти нежданные носители слухов и домыслов. И как были они везде, так и не стало их в один миг нигде. Пропали, сгинули. Ушли в холмы? Кем они были, так и не ясно. Ясно было одно: смерть Большого Медведя всколыхнула древние силы нашего Острова – недовершённое Артосом требовало продолжения.
К тому времени, как я вернулся из Иверддона домой, минуло двадцать зим, и то поколение вождей, друидов и колдунов Йессу Гриста, которое знало амераудура Артоса и воителей Круга Дракона, почти иссякло в мире единожды рождённых. Одни сгинули в пылу междоусобиц, иные скончались естественным образом – благо для этого было достаточно просто переесть на пиру зимней порой. А те немногие, кто ещё был жив, молчали о том, что знали наверняка. Но даже их память и сведения не смогли бы напитать наследие Острова так, как сделали это разрозненные слухи и байки незваных гостей-призраков, будораживших воображение всех живших в ту пору, – от гордых верховных вождей, претендовавших на титул вледига, до распоследнего пленника-раба, чья жизнь начиналась и заканчивалась уборкой хлева.
В этом средостении пересудов рождалось самое главное сказание нашего мира. Рождалось оно, как и положено новой жизни, почти год. Первый год моей жизни.
И весь тот год моему рождению не могла нарадоваться моя бабка Керридвен, богиня мудрости и волшебства…
Я был радостью богини Керридвен
Больше всех нашему с Гвенддид рождению радовалась богиня Керридвен. Правда, была она в тот момент далеко от нас. Но потом, когда мы, наконец, познакомились, часто, глядя на меня, маленького, она загадочно повторяла: «Не зря, ой, не зря…».
Потом она объяснила, что именно «не зря». Ну, как объяснила… Наверное, именно так и должно было звучать объяснение из уст Хранительницы тайных знаний:
– Тёмные времена стали ещё темнее, и Тьма кромешная породила Беспокойство, которое разгонит саму тьму. Одного случайно кличут Твердыней Морской, другому специально это имя дано будет, и призовёт он Древних, и путь свой пройдёт от самых глубин времени-моря до исхода в вечный миф.
– Ба, а можно как-нибудь попроще, а? – мне было где-то семь или восемь зим.
– Нет, нельзя, – озорно откликнулась она, помешивая очередное гадостное варево в своём знаменитом Котле. – Я ведь богиня мудрости, колдовства и тайных знаний. Я должна говорить загадками. Статус обязывает.
– Статус?
– Очередное никому не нужное римское слово, которым сегодня одержимы человеческие существа. Из-за него, статуса, и убили Артоса-Медведя.
– Из-за слова?!
– Из-за слова. На вот, попробуй, что бабушка приготовила, – и она проворно зачерпнула варево своей любимой огромной костяной ложкой.
– Фу-у-у! – скривился я, почуяв отвратительный запах прямо у себя под носом. – Не буду!
– Всё равно за обедом съешь всю миску! И даже слушать ничего по этому поводу не хочу! Ты и так всего лишь на четверть бог.
Керридвен помешана на всякого рода волшебных блюдах и напитках, которыми постоянно пичкала отца, покуда он не вырос настолько, чтобы без последствий избегать её опеки. Потом вся эта поистине божественная по мощи своей забота кубарем и всецело обрушилась на нас с сестрой. Так древняя богиня стремилась оградить нас от чужого колдовства всех известных миров, а также от чар стремительно набиравших силу жрецов распятого за морем Йессу Гриста.
Как Керридвен пеклась о нас, яростно и не терпя возражений, так же свободно и без замалчивания она в любой момент могла поднять любую из тем, которые всегда были табу в нашей семье. Одна из этих тем – моё, вернее, наше с сестрой «четвертьбожие».
Почему об этом у нас все, кроме Керридвен, старались молчать? Сказать нетрудно. А запомнить ещё проще.
Сына Керридвен, моего отца, зовут Морвран, Чёрный ворон. Бабка всегда поправляла: «Не чёрный, а великий». Но такой уж мы народ, что у нас всё, что чёрное, – обязательно великое. Или морское.
Итак, об отце, о Морвране. Еще его звали Аваггду – Тьма Кромешная. Дело в том, что родился он… исчерна-тёмной пустотой. Так случилось. Морвран считал, что принимать более приятный облик, например, человекоподобный, ниже его достоинства. Но приходилось. Часто он перекидывался, как и было дано ему от рождения вместе с именем, в огромного чёрного, как смоль, ворона, и тогда поистине был достоин всеобщего любования и восхищения изяществом формы и полета.