Испытанием для деметов, твоего народа, и для многих других племён Придайна стало то горькое время, когда проклятый Гвидион привёл на остров белгов, этот кровавый сонм убийц, который впору было прозвать белокурыми фоморами. Хаос и разрушение сеяли они на своём пути, и их стремительным колесницам оказался не в силах противостоять союз племён Придайна. Белги пришли навсегда, и в пору первых двух походов Единого Рима на Придайн многим народам Острова могущества пришлось сплотиться именно вокруг их предводителя – Кассибелауна, сына Бели. Кассибелауна, которого римский кесарь, тот самый первый кесарь, играя словами своего родного языка, то ли в шутку, то ли всерьёз называл Оказией Войны.
Кассибелаун стал вледигом Придайна, его первым пендрагоном. И да, он действительно был сыном Бели, Белена, Изначального Огня, который в оны годы отторг из себя белгов и часть их отдал Гвидиону, посулив:
– Я – Огонь, я – движение за миг, пока единожды смыкаются веки глаз, я бросаю мириады людей в битву, пока веки снова размыкаются, на поле брани лишь мёртвые лежат. Я даю тебе, Гвидион, свой народ, злой, пока ещё немой. Ты можешь научить их говорить, но ты никогда не сделаешь их добрее. Их триумф – твой триумф, их жертва – твоя жертва. Но ежели они уйдут за тобой в Придайн, за ними скоро придут другие, которым укажут путь огненные следы моих детей по пенистому морю. И тогда завершится их триумф и твой триумф.
Гвидион согласился. И победил. А потом пришёл Единый Рим…
Но нынче, когда кесарь, довольный своей пробой пера, отбыл на материк, о возможности новой напасти вестей не приходило, народы Придайна предавались нечастым, но кровопролитным порубежным стычкам – Арауна бы сюда с его знанием границ, а то ведь из-за каждой кочки и ручья друг друга режут! – только священные праздники были неминуемой для всех забияк порой мира и согласия. Но мало кто из деметов называл ночь высоких костров ночью Белена – слишком много разрушений посеяли дети Изначального Огня, и память об этом была ещё жива. Некоторые даже были готовы привнести в обиход священной ночи имя заморской богини Майи, о которой рассказывали прибывавшие издалека торговцы – именно по ней, по Майе, оные путешественники называли нынешнюю пору. Но… пока не прижилось.
Пвиллу нравилось участвовать в празднествах своего народа. Он с удовольствием собирал вместе со всеми ветви и цветы боярышника, сам ходил и украшал ими дома; обожал смотреть на ритуальный поединок между зимой и летом и вовсю подбадривал его участников, когда бились двое: один, зима, – посохом из тёрна и щитом, украшенным клочьями овечьей шерсти, а другой, лето, весь в гирляндах из цветов – ивовым прутом. Конечно же, побеждало лето, и затем все принимались складывать хворост для высокого костра, чтобы прежде чем его возжечь, заняться выборами Владыки и Владычицы Лета.
Ты на некоторое время оставил общую праздничную суматоху, чтобы вернуться к посаженному сегодня священному кусту. Подбежал какой-то мальчишка, совсем кроха, коего едва можно было оставлять одного. Дёрнул тебя за штанину и, задрав голову, озадаченно уставился.
– Чего тебе, малыш?
– Ты и правда бог?
– Правда.
– Хм… – мальчик смешно наморщил лобик, – а разве так бывает?
– Так – это как?
– Ну, как будто ты и не бог совсем.
– Это почему?
– Ну… ты же как человек. Смеёшься, ешь, пьёшь.
Ты озорно прищурился, не переставая улыбаться сквозь густую каштановую бороду.
– Хочешь, докажу, что я бог?
– А сможешь?
– Смогу. Вон, смотри, видишь кустик? Это я сегодня посадил. А теперь закрой глаза.
Малец послушно прикрыл глаза ручками, но всё-таки решил подглядывать. Ты это и так знал, что было неважно – ребенок сам себя выдал, когда увидал сквозь пальцы, как хрупкое растеньице вдруг стало наливаться силой, растить из себя новые побеги, превращать почки в листья, а потом являть миру и цветки.
– Ух ты! Ничего себе! – запищал мальчик. – Так ты взаправду бог?! Тогда тебя нужно выбрать Владыкой Лета!
– Э, нет, дружок.
– Но почему?! Ты же самый лучший! А во Владыки Лета выбирают самых лучших!
– Да, но где же я найду себе Владычицу Лета?
– Ну, ничего… ты же бог, что-нибудь придумаешь.