Румяный бородатый Дагда подходил к рубежу рыжей Махи. Подошёл, оглядел строй щитовиков, шаг за шагом отступавших, взлохмачивая почву, под натиском очередного морского вала. Со смехом: «У-ух, налетели-то!» – смахнул с лица брызги волн и повернулся к Махе.
– Отойди, махонькая, – почти ласково сказал Податель благ. – И мальчиков с девочками своих отзови. Я тут сам как-то.
И обрушил дубину прямо перед собой. Навстречу волнам. Волны моря неожиданно сами для себя отпрянули. Море зло загудело.
– Эй, Лир! – крикнул морю Дагда. – Чего это ты раздухарился?! Суша к суше, вода к воде!
И пошёл пахать своей кряжистой дубиной борозду вкруг уцелевшей земли:
– Я как заряжу дубиной
Да по самые глубины!
Будешь знать, старик, ты, Море,
Как отчаянно сеять горе.
Не ходи за борозду,
А не то тебя я… бздну!
– Эх, нескладное заклятье, зато поглядите, какая борозда получается!
Так была спасена суша. Но море успело захватить немалую её часть, и Эрин с Придайном оказались разделены.
Дагда подошёл к Махе, когда она отдыхала после этого неравного боя.
– Я собираюсь на ту сторону сходить, узнаю, что за чудо-богатырь спас восходную часть суши. Но прежде хочу, махонькая, кое-что тебе сказать. Ты у нас мстительница. Ты мстишь за то, что твой народ был вынужден бежать отсюда. Не перебивай, не люблю, когда перебивают. Лучше послушай от первого слова до последнего. Я никогда не был за этот наш поход на Землю. Я не понимал и до сих пор не понимаю, зачем это было нужно. Но я отправился вместе со всеми, потому что остался бы один. Да и бросать ли мне свой народ?! И вот мы здесь. Сперва лишились Нуаду как вождя. Потом нам пришлось согласиться обитать на одной земле с чуждым нам племенем и постоянно выслушивать просьбы о помощи голодающим детям фирболжья. Теперь вот мы все лишились части суши. Что будет дальше, непонятно, но, чувствую, будет ещё сложнее. Ты была одной из тех, кто подначивал нас на этот поход. Ты живописала этот мир гораздо ярче, чем он оказался. Не знаю, возможно, при Немеде здесь было лучше – и льда меньше, и трава зеленее, и деревья выше, и цветочки пахучее. Ты подговорила нас сжечь все корабли, едва мы достигли этих берегов. Но ты, как и другие зачинатели этой бессмысленной затеи, сражаешься как все и даже лучше многих, терпишь те же тяготы и лишения. Я не буду тебя спрашивать, насколько ты довольна исходом дел, коришь ли ты себя или наоборот – хвалишь. Я хочу от тебя одного – чтобы ты каждый день помнила: всё, что с нами происходит сейчас, – и доброе, и худое – во многом из-за тебя.
Замолчал.
– А ты, оказывается, горазд речь держать, Добрый, – с вызовом произнесла Маха. Она медленно провела рукой по его могучей спине.
– Жаль, – вздохнул Дагда.
– Что «жаль»?
– Жаль, что мои слова дойдут до тебя не сейчас. Наломаешь ты ещё… известняка, махонькая. И пороть тебя некому.
– Пороть?! Вот ещё! – и Маха обратилась дикой приземистой кобылицей, озорно топнув передними копытами у самых ног Дагды. – А ну, выпори, если сумеешь!
Дагда не из тех, кого нужно призывать дважды. Это знают люди, это знали всегда и боги. Резко он вскочил с земли и, несмотря на всю свою грузность, проворно – та и опомниться не успела – захватил кобылу одной рукой за шею, а второй за круп, увлёк за собой вниз и, вовремя выскочив из-под своей жертвы, прижал всем весом сверху. Дагда всегда всё делал вовремя.
Несколько раз она пыталась высвободиться. Несколько раз ему всё же удавалось её удержать. Оба знали, что это игра. Та необходимая игра, в которой побеждают оба – и тот, кто одержал победу, и подчинившийся. Она подчинилась и снова приняла женский облик. Он удовлетворённо улыбнулся и продолжил.
… Маха прежде не знала, что всё может произойти именно так. Немед овладевал ею совершенно иначе – для него плотская близость была сродни настоящему священнодействию, где каждому движению, каждому поцелую отводилось своё место, время и смысл. Дагда взял её совершенно иначе: резко, грубо. И каждое его действие оказывалось для неё полной неожиданностью, но не становилось при этом менее приятным, обволакивающим, уносящим прочь от невзгод, с которыми всё это время боролись Дети Неба. С ним она сейчас смогла, полностью себя отпустив, позволить то, о чём даже не мыслила ни с Немедом, ни с кем-то другим. Всё это было незнакомо, маняще, поглощало целиком и цепко удерживало внутри. Даже когда всё закончилось. Даже когда всё из-за огромной усталости обоих перестало заканчиваться.