Кто же знал, что во грядущем прав окажется Мордред!
– Сына… от сестры… Зачатого ею, неузнанной в Калан Май, – Артос вслух подводил итог услышанному. – Сына, который раскрыл неверность жены… Гвиневеры… Гвенвифар… Да, не скрою, была у меня одна Гвенвифар. Или не одна?..
– Что произошло на самом деле? – мне показалось, что я ждал целую вечность перед тем, как задать этот вопрос.
– Я навещал Гвенвифар. Морвран не даст соврать, он знает много и об этой стороне моей жизни. Но Гвенвифар никогда не была моей женой, как и её сестра Гвенвивах. Которую я тоже навещал. Когда сёстры обо всём узнали и чуть не поубивали друг друга из-за меня, пришлось искать удовольствие на другом ложе.
Зачинал ли я детей на Калан Май? А кто их каждый год в эту ночь не зачинает! Даже саксы в пору замирения приезжали в наши каэры на торжества в честь Бели Мора и участвовали в плясках и во всём, что было после.
Но Медрот – не мой сын, хоть в сыновья и годился. Он – мой дальний родич по материнской линии. Хотел прославиться, прибыл ко двору. Юн был, строптив. Мы его в Круг Дракона не приняли, предписали пару зим обождать, пообтесаться. Но он ушёл, сколотил ватагу из таких же, как он сам, не перебесившихся юнцов. Они принялись стращать всех окрест, обирать в набегах. Мы тогда задали недорослям трёпку и поставили условие: или расходитесь по домам, или отправляйтесь на Саксонский берег и встаньте там гарнизоном. Для весу, так сказать. Отправились Медрот с волчатами сторожить саксов. Только не сторожили они, а сговорились против меня и стали ждать подходящего случая. Вскоре он и произошёл – восстали вожди Гвинеда. По нам ударили с двух сторон, мы отступили и встретили их в Камлане. Там я дал своё последнее сражение. М-да, мальчишку надо было всё-таки держать ближе…
Я был смехом барда Нейрина
Меня бывало спрашивали, откуда в Книге Талиесина столько отсылок к христианским образам. Я никогда не видел, чтобы Талиесин не то что книгу писал, что-то больше пары-тройки форфэд Огама чертил, да и то лишь для снятия рвотных позывов. Мне вообще кажется, что светской грамоте, – ну, латыни с греческим, – он обучен не был, а язык Придайна тогда еще на письменность не переложили. Но вот слышал я как-то одну историю (сам Талиесин в правдивости оной не сознается, бедолага), и в версии барда Нейрина при переложении на ваш язык она выглядит примерно так:
Славный бард Талиесин,
Пережив похмельный приступ,
На святой церковный диспут
На денечек на один
Затесался то ль от скуки,
То ль в языческом экстазе
Всю христианскую заразу
Извести в душевны муки
Захотел.
О днях творенья,
Послушании суровом
До утра скрипели в преньях
Два десятка богословов.
Отмолчался лишь ленивый,
Прочие кипели страстно,
Яростно, велеречиво,
Истово и громогласно,
Древности авторитетов
Призывая в очевидцы –
Сто на сто апологетов,
Тьма на тьму седых провидцев.
То ль с похмелья, то ль со злости
Гаркнул славный бард на пленум,
Ажно затрещали кости,
Ажно задрожали стены:
«Вы, отцы, меня достали
Вашим пряно-прелым преньем,
Я уж сам на все детали
Ваше разобрал ученье».
И, икнув-рыгнув, продолжил
Во хмельном своем веселье,
Ибо рот его приложен
Был не раз к шальному зелью,
Пока спорили христиане:
«Что ж, начну, покуда пьяный,
Ибо втрезве станет стыдно.
А кому сейчас обидно,
Может выйти вон отсюда!
На любое ваше чудо
Клал я с ваших колоколен
И с крестов святых часовен.
Крыл Пречисту Деву дважды…
Далее – пишите: важно! –
Клал я в ваших райских кущах
Вот такие славны кучи.
Пил в умат с Авессаломом,
За космы таскал Давида,
А Иоанну Богослову
Дал пинка с большой обиды,
Ваши тетраграмматоны
Я вертел причинным местом…», –
Тут он смолк, запнувшись с текстом
И, наверное, с каноном.