— А корабль еще быстрее, — возразил Тиринор. — Здесь их много стоит у причала, и тебе будет предоставлен любой, который ты выберешь, вместе с экипажем.
Тириол свернул свиток и протянул его капитану. Каратриль посмотрел на князей и понял, все они хотят, чтобы ехал именно он.
— Никаких сомнений, что с тобой благословение Азуриана, — сказал маг. — Кто еще из здесь присутствующих прошел столько испытаний и вышел из них невредимым?
Каратриль искал доводы, причины, почему он не может ехать. Он рвался вернуться в Лотерн, чтобы быть со всеми, когда жители услышат, что их правителей убили. Ему было страшно, хотя он не мог в этом признаться в столь высокородном обществе: дикие просторы Крейса на самой границе Нагарита были и без того опасны. Ему придется плыть мимо острова Мертвых и вести поиски в горах, кишащих чудовищами.
Потом он вспомнил слова из письма Бел Шанаара, и в груди его вспыхнули гордость и чувство долга, выжигая страх. Он вспомнил татуированных сектантов в шрамах, их нечестивые ритуалы, представил себе, что станется с Ултуаном, если они победят, и это перевесило ужас предстоящего задания. Он взял у Тириола письмо.
— Поеду, не теряя времени, — сказал он.
— Положение не такое отчаянное, чтобы у тебя не было времени на сборы, — сказал Тириол. — Тебе не следует ехать одному, и мы должны выбрать отряд солдат для твоей охраны, а завтра ничем не хуже, чем сегодня. Мы должны многое подготовить для тебя и для других посланников.
Глава шестая
Охотники отправляются в путь
Каратриль пустился в путь через Внутреннее море, а на острове Пламени продолжалась кипучая деятельность. Уходили корабли за дополнительными войсками — защищать уцелевших князей, — и герольды разъезжались сообщить княжествам о случившемся и о предложении избрать Имрика. Тем временем втайне от оставшихся в святилище Азуриана Батинаир и рыцари Анлека увозили тело Малекита на запад. Чародейством они вызвали себе навстречу караван на пустынный участок эллирионского побережья и тайно перешли через равнины и горы.
Они пришли в Тор Анрок и, скрыв действительные события в святилище, распространили ложь о резне. Горожане в отчаянии и смятении позволили Морати взять тело сына и уехать на север в Анлек.
Въезжая в массивные ворота города, Морати сидела в карете рядом с Малекитом. Она ни слова не сказала после отъезда из Тор Анрока и кипела яростью, превосходящей даже ту, что испытала, когда Бел Шанаар был предпочтен ее сыну на выборах Короля-Феникса.
— Они не просто пренебрегли тобой, — шептала она. — Это больше чем оскорбление. Это нападение на Нагарит, это покушение на память твоего отца. Я была слишком снисходительна к этим дуракам. Я отомщу за твою смерть.
Она положила руку на тело в саване, а по щекам ее текли слезы. Ей представлялся пылающий войной Ултуан, узурпаторы и их мелкие князишки просят пощады, а ее воины предают их мечу. Она поставит памятники сыну не меньшие, чем стоят ее покойному мужу, и каждый эльф будет отдавать ему дань почтения.
Погруженная в эти мысли, Морати едва не пропустила дрожь у себя под пальцами.
Не уверенная, что ей это не показалось, она застыла неподвижно на несколько мгновений, не снимая руку с закрытой груди Малекита. «Нет, — решила она, — это карету трясет на булыжной мостовой», — и хотела уже убрать руку.
И снова легкая-легкая дрожь.
Ахнув от радости и облегчения, Морати откинула саван с изуродованного огнем лица Малекита. На месте ослепительной красоты ей открылись оплавленные кости, обугленное мясо, оголенные сухожилия.
— Ты силен, как твой отец, — прошептала она, склоняясь к обгорелым остаткам уха, и поцеловала сожженную кожу. — Ты наследник Аэнариона, истинный король эльфов.
Из безгубого рта донеслось рваное, шипящее дыхание.
Трещала и осыпалась обгорелая кожа, открылся глаз — светлый шар в темной яме. Он смотрел прямо перед собой, и в зрачке затанцевали искорки таинственной энергии. Они слились в горящий уголь, в язычок магического пламени, оно росло и темнело, глаз стал мерцающим очагом темного огня, и в глубине его засветилась красная точка.
Шевельнулась лишенная кожи челюсть, послышался хриплый, бессловесный голос. Задергались под саваном пальцы.
— Лежи тихо, мой храбрый сын, — сказала Морати, роняя слезы облегчения как жемчужины на лицо Малекита. — Береги силы. Я тебя вылечу, ты выздоровеешь. Жизнью тебе клянусь.
Из-под края савана высунулась изуродованная рука, рассыпая хлопья черной кожи, с кисти тонкими струйками капала кровь. Пальцы, почти сплошь обугленная кость, охватили затылок Морати, притянули ближе, поглаживая волосы.