— Новое фиерийское красное как раз отстоялось, — сказал другой солдат, Халинир, когда они подошли, и протянул свой кубок Каратрилю. — Попробуй, отличное вино.
Каратриль принял хрустальный кубок, сделал глоток. У вина был легкий аромат розы и вкус более выраженный, чем Каратрилю нравилось, но не неприятный.
— Чудесно, — сказал он с неопределенным выражением лица и предложил кубок Аэренису.
— Я останусь верен своему саферийскому золотому, пока не наступит сезон ледяного вина, — ответил тот, отказываясь движением руки.
Служанка с длинными волосами, собранными на затылке, обошла вокруг стола, и Каратриль заказал бутылку своего любимого, а Аэренис попросил воды.
— Я слышал вчера вечером Хитреира, «Трактат о цинизме», — сказал Халинир. — Он выступал в Сапфировом дворце. Как по мне, слишком сентиментально, но он умеет понравиться народу — разговорами про Аэнарио-на и так далее. Хитреир популярен среди избранной публики.
— А мне нравятся его «Размышления лотернского торговца», — сказал Фитурен с дальнего конца стола. — Конечно, я слушал его до возвращения Малекита. Юмор у него теперь резко изменился, и я не в восторге от некоторых темных элементов в его композициях. Такое впечатление, что он в эти последние годы все больше и больше погружается в свои горести. Можно подумать, будто он единственный в Лотерне эльф со своими тревогами и заботами — если посмотреть, как он иногда стоит и слагает свои жалобы на Опаловой площади.
— Достаточно того, что мы на службе должны иметь дело с этими проклятыми сектами, и я не хочу слышать о них, когда отставляю копье, — сказал Миртреир. — Князь выпускает прокламацию за прокламацией, и все равно полно слепых, идущих в стадо к этим болтунам и смутьянам. Всего пять дней назад мы нашли гнездо атартистов, замаскировавшихся под гильдию вышивальщиков в Каллхане. Я вам так скажу: когда я увидел, что они там рисовали своими иголками, у меня мороз по спине прошел. Хоть верьте, хоть нет, мне один из них чуть глаз не выцарапал.
— Вы их выслали? — спросил Аэренис.
— Да уж конечно, — ответил Фитурен. — Пока князь не отменит приказ, мы их под охраной высылаем в Амил Аннаниан. Я слыхал, что сегодня утром отвалил очередной корабль и на нем почти две сотни этих заблудших душ. И еще пятьдесят с лишним лечатся у жрецов Эрет Кхиали.
— Если это значит, что мы не проливаем столько крови, сколько могли бы, то вреда я в этом не вижу, — сказал Аэренис.
— Когда их схватят, они кажутся вполне ручными, — сказал Митреир.
— В основном там нормальный народ, — ответил Аэренис. — Ищут ответов на свои вопросы или убежища от реальности, или просто сочувствия. Я лично не вижу особого вреда в том, что они делают. В Нагарите, говорят, они приносят кровавые жертвы и вообще ведут себя как звери, но здесь, в Лотерне, почти все наши арестанты просто заблудшие души, ищущие свой путь.
— Их действия запрещены, даже если они не наносят другим прямого вреда, — напомнил Митреир.
— Но почему запрещены? — негромко спросил Аэренис. Подавальщица вернулась, принеся заказанное, и Аэренис отхлебнул воды из своего стакана. — Князь и его совет решили, что поэмы Хитреира и его выступления допустимы, а при этом издают указы против таких писателей, как Элрондир и Хитрист, считая их соблазнительными и опасными. Пять лет назад Элрондир был придворным поэтом князя Харадрина, а сейчас он беглец.
После возвращения в Лотерн Каратриль привык к мрачным настроениям Аэрениса. Город необратимо переменился в результате предательства князя Аэлтерина и гибели князя Харадрина, но даже сейчас среди стражи и дворянства не все признавали опасность, создаваемую культом темных богов.
Упорно ходили слухи, что Харадрин каким-то образом поставил западню на Аэлтерина, и вот на эти заговорщические обвинения Аэренис сейчас и ссылался. Каратриль много раз говорил со своим другом о смерти Аэлтерина и знал, что это не дает Аэренису покоя, как и смерть подруги его сестры, Гларионель. Князь сжег себя заживо вместе со своими одурманенными сторонниками, и эта чудовищная сцена все еще стояла перед глазами тех, кто был ее свидетелем. Хотя Аэренис никогда открыто такого не говорил, Каратрилю ясно было, что его товарищ питал чувства к этой девушке, быть может, не высказанные ей при жизни.
Теперь Аэренис очерствел сердцем и с прошедшими годами еще больше ушел в свое горе. Добродушно шутить он перестал и если смеялся, то только горько. Каратриль видел его теперь редко, потому что свободное время Аэренис проводил как-то отдельно, и Каратриль никогда не оскорблял друга слишком подробными выяснениями, где он целыми днями прячется.