Джен хмурится.
— Я понимаю, что это невозможно, но я должна была спросить.
— Нет, нет. На самом деле, мы должны перевести некоторых пациентов в другое крыло, чтобы установить новое оборудование. Так что, если бы ты могла все сделать в это время, то это вполне осуществимо. Мне нужно обсудить идею с боссом, хотя...
Я чуть ли не визжу от восторга.
— Комнаты будут свободны?
Джен смотрит мне в глаза и улыбается.
— Что ты придумала?
— Ну, — начала я, заламывая себе руки. Мне начинает казаться, будто я использую эту возможность в своих интересах, несмотря на то, что я была тем, кто собирался оплатить все это и потратить свое свободное время. — Я готова оплатить все. Не хочу, чтобы вы подумали, будто собираюсь компенсировать себе затраты. Также, если я смогу пригласить сюда своих друзей, мы могли бы сделать что–то действительно хорошее.
На мгновение она притихла, завязывая свои светлые волосы в хвост.
— Так ты готова оплатить краску и работу своих помощников?
— Да, конечно, — отвечаю я быстро.
Джен снова притихла, всматриваясь в мое лицо дольше, чем мне хотелось бы. Я жду ее ответа, сложа руки на коленях.
— Ты действительно хочешь это сделать? — спрашивает она наконец. — Почему?
Я резко выдыхаю, мои плечи поникли.
— Разве мне нужна причина?
— Я полагаю нет, — говорит она, пожимая плечами. — Но многие не будут делать подобное бесплатно.
— Я не многие, — отвечаю я, улыбаясь. — Если хочешь, могу поговорить с твоим боссом.
Она отрицательно качает головой.
— Я позвоню ему прямо сейчас. Сомневаюсь, что он будет против. Много лет обсуждалось, что крыло нужно отремонтировать. Я напишу тебе, как только получу ответ.
— Большое спасибо. С нетерпением буду ждать ответ, — говорю я, и направляюсь в сторону двери.
— Эстель, — зовет она меня. Я поворачиваюсь, и она дарит мне маленькую улыбку. — Миру нужно больше таких людей, как ты.
Ее слова заставляют меня гордо улыбнуться. Моя жизнь может быть очень трудной и хаотичной, но в большинство дней я ложусь спать, чувствуя себя умиротворенной мыслью, что, возможно, я сделала что–то хорошее в жизни другого человека. Я благодарю ее и направляюсь в педиатрическое отделение, пока не выставила себе полной дурой и не начала рыдать перед ней. Когда я захожу в отделение, первым, кого я увидела, был Оливер. Он стоит ко мне спиной, облокотившись на стойку сестринского поста.
Я не слышу, что он говорит, но, судя по смеху медсестер, с которыми он разговаривал, вы бы подумали, что шутил сам Джим Керри. Я уверена, что это не так. Оливер не самый лучший шутник, хотя он старается, но женщины, кажется, этого не замечают. Так же, как и я когда–то, давным давно. Я подавляю желание закатить глаза и с огромной улыбкой прохожу мимо них, приветствуя. Не задерживаясь надолго, прохожу мимо Оливера, стараясь не смотреть на его лицо, но замечаю, как он выпрямляется.
Я осматриваю комнату, которую мне выделили, мой взгляд падает на мольберты и коробки рядом с ними. Взяв стопку белой бумаги, я прикрепляю на каждый мольберт по листу, и слышу, как открывается дверь. Заходит Джемма — пухленькая, рыжая медсестра, толкая перед собой кресло-каталку. Я познакомилась с Джонни, тринадцатилетним мальчиком с ДЦП, когда я встречалась с ребятами в свой последний визит. Сейчас я поздоровалась с ним, затем с Дэнни, Мэй, Майком. Все они подростки, и все больны раком.
— Вы готовы, ребята? — спросила я, улыбаясь.
Каждый из них качает головой, все молчат. Конечно, все, кроме Джонни, играют в своих телефонах. Я вздыхаю, зная, что нас ждет впереди. Это то, с чем я имею дело каждый раз, когда ко мне в студию приходит новая группа подростков после школы. Благодаря этому, я пришла к выводу, что подростки во многом походят на новую обувь — сперва неудобная, натирающая волдыри, но как только вы ее разносите, то не жалеете ни об одном мозоле.
— Вы хотите делать здесь скучное, глупое шоу или же хотите рисовать разное дерьмо на этих полотнах? — говорю я, привлекая к себе внимание всех и сразу. Их глаза расширяются, как будто они не могут поверить в то, что я сейчас сказала.
Майк убирает свой телефон в карман и, наконец, впервые смотрит на меня. Он, не стесняясь, позволяет своим серым глазам пройтись по моему телу, как будто я какая–то девочка, за которой он собирается приударить.
— Могу я нарисовать вас? — спрашивает он. Я качаю головой, смеясь. Он, определенно, дерзкий. Мэй, кажется, не впечатлена его комментарием и закатывает глаза, положив свой телефон в задний карман и скрестила руки на груди.
— Хорошо, — начинаю я. — Во–первых, мы не рисуем людей. Во–вторых, я вижу, ты собираешься доставить нам проблемы, — говорю, указывая на Майка с поднятой бровью. — И я собираюсь позволить этому произойти, потому что в какой–то степени мне нравятся трудности... пока ты не начнешь приставать ко мне. — Стоя спиной к двери, я не знаю входят ли другие дети, пока я говорю. Но я с моей маленькой речью, как солдат, и вероятнее всего мне придется повторять ее еще несколько раз.
— Это, на самом деле, одно из главных моих правил. Да, у меня есть правила, — говорю я, когда Майк стонет. — Правило номер один: не приставать к вашему учителю. Правило номер два: держать руки при себе, — говорю, смотря на Майка и Мэй, и радуюсь, что сказала это, так как замечаю, как они покраснели. — Правило номер три: уважайте творчество друг друга, все мы рисуем по–разному и давайте будем честными — не все из нас хорошо рисуют, я в том числе. Пожалуйста, не бейте друг друга картинами или скульптурами. И, наконец, эта художественная комната — Вегас. В этой комнате мы можем говорить обо всем, о чем пожелаете. Мы можем кричать, швырять краску на холст, и никто не сможет осудить нас. Поняли?
Все медленно кивают.
—У меня вопрос, — говорит Мэй, сидя у мольберта. — Вы сказали, что плохо рисуете, но вы художник. В чем разница?
Улыбаясь ей, я отвечаю.
— Огромная разница. Лучше всего, у меня получается делать вещи своими руками. Обычно я использую битое стекло, чтобы сделать маленькие скульптуры.
— Битое стекло? — спрашивает Майк, выпучив глаза.
— Ага.
— Что вы делаете из него? — спрашивает Дэнни.
— Сердца.
— Вы делаете сердца из битого стекла? — спрашивает Мэй.
Я киваю и оборачиваюсь. От неожиданности мои руки взлетают к груди, когда я вижу Оливера, который опирается на стену возле двери, сложив руки на груди. В его зеленных глазах мелькают смешинки, и при взгляде на мое лицо его губы расплываются в широкой улыбке.
— Что ты делаешь здесь? — спрашиваю я, пытаясь унять колотящееся сердце.
— Все мои пациенты сейчас здесь. — Он пожимает плечами, засовывая руки в карманы своего белого халата.
— Оу, — отвечаю я и возвращаюсь к детям. — В любом случае позвольте показать вам, о чем я говорю. — Подхожу к коробке, лежащей на столе возле Оливера, которую принесла ранее. Моя рука задевает его, когда прохожу мимо, и его дыхание учащается, отчего мое дыхание тоже сбивается. Мне нужно успокоиться. Беру маленькую коробку и иду в другую часть комнаты, оказываясь перед всей группой. Заходит Джемма и шепчет что–то Оливеру. Я вижу, как он кивает ей в ответ, прежде чем та выходит.