— Откуда вы взялись? Вообще… почему вы?…
Рокк, наконец, обиделся сильно.
— Извин…
— Ведь нужно же знать, в чем дело!.. Почему вы Уцепились за этот луч?…
— Потому, что это величайшей важности дело…
— Ага. Величайшей? Тогда… Панкрат!
И когда Панкрат появился:
— Погоди, я подумаю.
И Панкрат покорно исчез.
— Я, — говорил Персиков, — не могу понять вот чего. Почему нужна такая спешность и секрет?
— Вы, профессор, меня уже сбили с панталыку, — ответил Рокк. — Вы же знаете, что куры все издохли до единой.
— Ну так что из этого? — завопил Персиков. — Что же, вы хотите их воскресить моментально, что ли? И почему при помощи еще не изученного луча?
— Товарищ профессор, — ответил Рокк, — вы меня, честное слово, сбиваете. Я вам говорю, что нам необходимо возобновить у себя куроводство, потому что за границей пишут про нас всякие гадости. Да.
— И пусть себе пишут…
— Ну, знаете, — загадочно ответил Рокк и покрутил головой.
— Кому, желал бы я знать, пришла в голову мысль растить кур из яиц…
— Мне, — ответил Рокк…
— Угу… Тэк-с… А почему, позвольте узнать? Откуда вы узнали о свойствах луча?
— Я, профессор, был на вашем докладе.
— Я с яйцами еще ничего не делал!.. Только собираюсь!
— Ей-богу, выйдет, — убедительно вдруг и задушевно сказал Рокк, — ваш луч такой знаменитый, что хоть слонов можно вырастить, не только цыплят.
— Знаете что, — молвил Персиков. — Вы не зоолог? Нет? Жаль… Из вас вышел бы очень смелый экспериментатор… Да… Только вы рискуете… получить неудачу… и только у меня отнимаете время…
— Мы вам вернем камеры. Что значит?
— Когда?
— Да, вот, я выведу первую партию.
— Как вы это уверенно говорите! Хорошо-с, Панкрат!
— У меня есть с собой люди, — сказал Рокк, — и охрана…
К вечеру кабинет Персикова осиротел… Опустели столы. Люди Рокка увезли три больших камеры, оставив профессору только первую, его маленькую, с которой он начинал опыты.
Надвигались июльские сумерки, серость овладела институтом, потекла по коридорам. В кабинете слышались монотонные шаги — это Персиков, не зажигая огня, мерял большую комнату от окна к дверям… Странное дело: в этот вечер необъяснимо тоскливое настроение овладело людьми, населяющими институт, и животными. Жабы почему-то подняли особенно тоскливый концерт и стрекотал зловеще и предостерегающе. Панкрату пришлось ловить в коридорах ужа, который ушел из своей камеры, и когда он его поймал, вид у ужа был такой, словно тот собрался куда глаза глядят, лишь бы только уйти.
В глубоких сумерках прозвучал звонок из кабинета Персикова. Панкрат появился на пороге. И увидел странную картину. Ученый стоял одиноко посреди кабинета и глядел на стелы. Панкрат кашлянул и замер.
— Вот, Панкрат, — сказал Персиков и указал на опустевший стол.
Панкрат ужаснулся. Ему показалось, что глаза у профессора в сумерках заплаканы. Это было так необыкновенно, так страшно.
— Так точно, — плаксиво ответил Панкрат и подумал: «Лучше бы ты уж наорал на меня!»
— Вот, — повторил Персиков, и губы у него дрогнули точно так же, как у ребенка, у которого отняли ни с того ни с сего любимую игрушку.
— Ты знаешь, дорогой Панкрат, — продолжал Персиков, отворачиваясь к окну, — жена-то моя, которая уехала пятнадцать лет назад, в оперетку она поступила, а теперь умерла, оказывается… Вот история, Панкрат, милый… Мне письмо прислали…
Жабы кричали жалобно, и сумерки одевали профессора, вот она… ночь… Москва… где-то какие-то белые шары за окнами загорались… Панкрат, растерявшись, тосковал, держал от страху руки по швам…
— Иди, Панкрат, — тяжело вымолвил профессор и махнул рукой. — Ложись спать, миленький, голубчик Панкрат.
И наступила ночь. Панкрат выбежал из кабинета почему-то на цыпочках, прибежал в свою каморку, разрыл тряпье в углу, вытащил из-под него початую бутылку русской горькой и разом выхлюпнул около чайного стакана. Закусил хлебом с солью, и глаза его несколько повеселели.
Поздним вечером, уже ближе к полуночи, Панкрат, сидя босиком на скамье в скупо освещенном вестибюле, говорил бессонному дежурному котелку, почесывая грудь под ситцевой рубахой.
— Лучше б убил, ей-бо…
— Неужто плакал? — с любопытством спрашивал котелок.
— Ей… бо… — уверял Панкрат.
— Великий ученый, — согласился котелок, — известно, лягушка жены не заменит.
— Никак, — согласился Панкрат.
Потом он подумал и добавил:
— Я свою бабу подумаю выписать сюды… Чего ей в самом деле в деревне сидеть. Только она гадов этих не выносит нипочем…