— Спасибо. Так выпьем за нашего Филипека.
— Ах, если бы это был действительно наш Филипек… Тогда бы у нас было больше того, о чем поговорить.
Базилий улыбнулся, кивнул головой и развел руками.
— Челина, милая, немного вы опоздали. Может, и не на двадцать лет, но уж, наверное, на добрых несколько. Нам остается радоваться на чужих детей, внуков, да и тому, что есть еще желание, которое с будущего года нам придется называть аппетитом. Извините, забыл о туннелях.
— Поговорить тоже приятно, если есть с кем. Что, опять за Филипека? Нет, пью за маму Филипека и его дедушку. Амелия женщина с головой — это видно по ребенку. Приятно посмотреть.
— А что, голова нужна в этом деле? Ох, Цеся, Цеся, совсем с памятью плохо дело.
— Нужна, дорогой мой Базик, нужна и очень даже нужна. Дурак все испортит, ко всему отобьет охоту. Поверь мне, я на этом собаку съела.
Они помолчали в задумчивости. Челина первая взялась за стакан.
— Говорят, что после этой ракеты многое изменится к лучшему.
— Что может ракета? Полетит, вернется. Разобьется или не разобьется.
— Не знаю. Что-то должно ведь быть в людской молве. Может, ракета и в самом деле полетит далеко и вернется с важным известием. А может быть, просто каждое изменение приходит после ч е г о - т о и поэтому люди говорят, что после запуска ракеты произойдет то или другое?..
— Ну, выпьем.
— Сейчас. — Челина отодвинула протянутый ей стакан. — Подожди, у меня что-то для тебя, — говорила, склонившись над корзиной. — Вот, пожалуйста.
— Анютины глазки!.. Не верится, настоящие анютины глазки!
— Немного завяли, бедненькие. Хотя я и везла их в мокрой тряпочке.
— Пунцовые лепестки, желтые сердцевинки, прекрасные, настоящие анютины глазки.
— Трах! — крикнул Филипек, вбегая в комнату. — Кто сказал анютины глазки? Если яичко, то уж и анютино глазко. Глазко, глазко! Трах! Вторая очередь — в дедушку!
— Ешь свой гоголь-моголь и оставь меня в покое. Золотое сердце, Челина, золотое сердечко…
— Сердце познается во время торговли творожком. Уже поздно, а профессорши как не было, так и нет. Мне нужно идти.
— Дочка скоро вернется. Подождите, Менеликова, еще немного. А цветок нужно засушить, правда?
— Лучше всего положить в книгу.
— Я поищу, может, есть еще где-то на чердаке. Пока засуну его под стекло на письменном столе.
— Барахло. Вот-вот развалится. Совсем завял, — насмехался Филипек, поглощая гоголь-моголь. — Ого, слышите, мама возвращается.
— Я подожду на кухне. Не хочу, чтобы профессор видел меня с корзиной. Догадываться и видеть — это две совсем разные вещи.
— Зять не придет к обеду. Он допоздна засиживается в институте.
Тихий, но усиливающийся шум за окном. Тень коснулась стекол и скрылась за деревом.
— Машина Легарта. Самый лучший пилот Севера, — пояснил Филипек. — Кажется, он полетит на Великой Ракете.
— Бедная Амелия. Останься, я сам выйду ее встретить.
Амелия и Легарт, прижавшись друг к другу, стояли под оранжевым деревом. Базилий спрятался за кустами. Решил минуточку подождать.
— Мне было очень хорошо с тобой. Никогда и ни с кем мне не было так хорошо, — сказала Амелия. — Жаль, что тебе нужно лететь. Зачем отправляют эту ракету? Не понимаю. Останься.
— Не умеют чувство выразить словами, — прошептал Базилий. — Ужас.
— Почему не хочешь остаться? Жаль терять время на полеты неизвестно куда. Ты и я. Я и ты. Вот что имеет какой-то смысл.
— Люди ждут очень многого от нашего полета. Даже те, которые ничего о ракете не слышали, хотят, чтобы она была запущена как можно скорее. Не могу тебе объяснить, но так говорят все вокруг. Поэтому нужно лететь. Похоже, нельзя не лететь.
— Надолго?
— Подробности я узнаю в последний момент. Недолго т а м может обозначать очень долго з д е с ь. Впрочем, сам не знаю. Я чувствую, что должен сказать тебе что-то очень приятное. Послушай… — Легарт стал рыться в карманах. — Где же это? Оставил в машине. Подожди, принесу.
— Останься. Чего ты ищешь? Прошу тебя, останься. На расстоянии цена тебе значительно меньше. Не будь глупым.
— Хотел прочитать тебе старое письмо, написанное моей бабушке. Кто писал, не знаю, но писал очень красиво. Трудно повторить. Было там и о свидании на поляне, покрытой росой, среди елей и папоротников. О радостях и горестях. О нежности и обожании. Подожди, что еще? О том, что если не можешь жить с любимой, то нужно жить для нее… Много странных, красивых слов. Невозможно передать точно.