— Ну, шельма! — крепко сжал кулаки Влад и двинулся навстречу Трезору. Трезор, словно почуяв опасность, поджал хвост и втиснулся в будку, продолжая оттуда выглядывать и рычать. В другой раз, увидев такое поведение собаки, Влад равнодушно прошел бы мимо, но сегодня на него будто что-то нашло. Сам не понял что. Он вдруг с яростью двинулся к будке и…
Через минуту, может быть, две Влад очнулся. Он понял, что очнулся, вероятнее всего, раньше, но даже если и раньше… Он разорвал собаку. Легко. Просто отделил ей голову от туловища и бросил на снег.
Спускался вечер. Нет, уже был вечер. Темнота подкралась и к его порогу. Влад несет дрова в дом. Ему нужно растопить печь. Он должен растопить печь, чтобы в доме было тепло. Но Влад топит обычно и утром и вечером. Что же тогда сейчас: утро или вечер? Он выходил как будто утром, а заходит вроде бы вечером. Так утро или вечер? Всё перемешалось в голове у Влада.
Он накормил Трезора? Кажется, оставлял ему суп. Так начинал думать Влад, но потом будто и не думал вовсе, а просто водил вокруг глазами, с трудом осознавая, где он и что с ним. Какой-то дом, нет — просто дом. Двор. Забор. Снег. Но ему не холодно. Он что-то остро чует носом. Какой-то знакомый запах… И снова нет его, Влада. И снова это его дом, двор, забор. Он несет дрова, поднимается на крыльцо, привычно отворяет дверь, ссыпает дрова у печи и вдруг с удивлением замечает, что его руки покрыты темными густыми волосами. От локтя до кисти. Но сколько Влад помнит себя, его волосы на теле были редкими и светлыми, едва заметными. Он это знал определенно и иногда стеснялся. Да и его впалая худосочная грудь также никогда не отличалась обильной растительностью. Если и вырастет один-два осиротело скрюченных волоска, Влад тут же выдернет их, чтобы не вызывать лишних вопросов у тех женщин, которые клали свою голову на его грудь.
Влад где-то слышал, что женщины чрезвычайно возбуждаются от ласкания волос на груди мужчины. Порою становился абсолютно уверенным в этих домыслах и тогда начинал жалеть, что вырос таким обедненным в этом смысле. Ему даже казалось иногда, что многие из женщин, с которыми он встречался, расставались с ним именно по этой причине. Однако теперь неожиданное появление столь большого количества волос не обрадовало, а, скорее, испугало его. Влад стоял перед зеркалом с распахнутым на груди воротом рубахи и непонимающе прикасался к ним.
Нет, что-то здесь не то. Что-то наверняка произошло!
Влад почти вплотную приблизился к зеркалу. Вроде ничего не изменилось: формы лица остались прежними. Нос, как нос, глаза — его глаза, и губы такие, какими он привык их видеть всегда… Но что-то всё равно не то. Что?
Ощущения! — осенило его. Они стали другими. Там, внутри, он, вроде, как и тот, и что-то не совсем его, какая-то перемена, какое-то…
И вдруг Влад вспомнил старую сказку: «Не пей, Иванушка, козленочком станешь!» И там было зеркало — лужица. И там Иванушка увидел лужицу и возжелал испить из нее. И он, Влад, увидел ягоду, и захотел её, и съел. Как Иванушка выпил водицы.
«Не пей, Иванушка! Не вкушай, Влад!..»- раздалось в мозгу. А потом в животе отчетливо заурчало, но это было не обычное урчание, особенное, наверняка так или иначе связанное с теперешними изменениями его ощущений. Но сказка сказке рознь. Да и не верит он ни в какие сказки. Да и можно ли всё происходящее с ним назвать сказкой? Неужели волчья ягода?
Волчья? Отчего волчья? Вот чепуха! Почему это ему пришло на ум, что та ягода именно волчья?
Но отчего-то и сказка именно эта всплыла в сознании? Не здесь ли ответ? «…козленочком станешь…»
В детстве они любили сочинять разные истории. Так было интересней. Густой непродираемый куст в лощине с мелкими ярко-красными ягодами они называли волчьим. Был ли то куст волчеягодника или жимолости, — неизвестно, но они верили, что, съев несколько ягод с этого куста, человек может превратиться в волка. Верили и не пытались рвать те ягоды, хотя чего они тогда только не пробовали: и зелень, и полусгнившие фрукты, даже зубную пасту ели — фруктовую или апельсиновую. Но то была наивная вера ребенка, не подкрепленная никакими доказательствами. Наивно и сейчас было бы вдруг снова поверить в ребячьи фантазии. И всё же…
Владу стало не по себе.
Может, Овидий был не так уж и далек от истины, и воплощенное им в бессмертной поэме не плод воображения? Ведь в каждой лжи есть доля правды. Насколько верно то, что донес до нас из глубокой древности фольклор? Насколько я могу доверять тому, что вижу, слышу, чувствую?
Влада зазнобило. Он натянул фуфайку и плотно укутался, присел у печи, но про дрова забыл. Ему и так стало тепло. Само по себе. Просто тепло.