Но портрет начинают с лица!
Память первая. Вот где начало начал:
Киностудия. Гул голосов до утра.
Павильонные съёмки. Из них по ночам
Светят в детство юпитерà.
То я – вдруг фокстерьер,
то царицын пират –
(Как пра-прадед!) А взрослые всё говорят,
Что шпана, что драчлив, как десяток щенят…
Дальше – память вторая…
Гром бомбёжек навис….
За блокадную зиму съел полчища крыс.
И – с ведром на Фонтанку, по лестнице вниз…
А тринадцатилетний, (совсем уж другой) –
В музыкантской команде под Курской дугой…
Память третья – студенческий карнавал,
Там паркетами набережной, где причал,
Белой ночью – с кем ни попадя – танцевал…
А сентябрьский рассвет, иронично упрям,
Выползал из под тёмной аркады двора
И показывал фигу ночным фонарям,
Где на Невском Бернини разок потерял
Два куска колоннады Святого Петра…
…А кругом исчезают один за другим,
Но об этом – молчать….
И позорно молчим.
Не по новым каналам плывёт теплоход,
А по трупам…
(Та жизнь лишь Гомера и ждёт,
А уж «Дни и труды»? Провались, Гесиод!)
Отколовшись от тьмы лениградских огней
Оказавшись вдали от столиц и людей,
(Скрип бедарок, свист жаворонков, топот коней…)
Я подростков учил в школах диких степей,
Для чего-то выписывал «Крокодил»,
И с цыганкой-циркачкой медведя водил,
И – верхом по всёлой степи – вместе с ней!..
«Грибоедов» булгаковский – Литинститут.
Антокольский, как Воланд, знал Времени суть:
«Если сам не согнёшься, тебя не согнут,
Не робей и рискуй, нерасчётливым будь,
А помрёшь – берегись, не воскресни!
Ну, а песни?
А песни споёт кто нибудь!»
Стук времён, бил по стыкам всё быстрей и быстрей…
То кружилась земля – вовсе не голова!
Я в театре играл самых разных людей,
Чёрный плащ… фрак… кольчуга ..«слова и слова»…
Был весь мир – как Шекспир! – и театр и музей…
Да, ещё – о музее: вот мой кабинет
В тихом Павловске.
Гелиотропный рассвет
Гнал в окно листья липы и гроздья стихов,
На тяжёлые книги с корешками веков…
Переводы?
Чтобы чудо чужое сберечь,
Брал поэта за шиворот, делал своим,
И тащил его, грешного, в русскую речь:
И границ не искал меж своим и чужим,
И отечество – дым!
Только дым, всё удушливей день ото дня,
Из отечества выкурил, всё же, меня,
И в чужой самолёт,
Сквозь заслон из погон
Я, – насвистывая вальс, как цыганский барон…
Не синица – журавль мне судьбой был дарим:
Как кому повезёт – и не Крым мне, а Рим!
(А вот «медные трубы», по моему – хлам.)
И Париж завертел свой цветной тарарам,
И под Эйфелевой каланчёй
Я, журнальный Левша, подкователь блохи,
В микрофоны «Свободы» читаю стихи
Сквозь глушилок старательный вой…
В шумный век
жизнь – мозаика масок и слов.
И кружит-мельтешит карнавал городов,
И просвечивают,
сквозь вихрем танцующий стих,
Словно кадры Феллини, одни сквозь других:
Витражи флорентийские в отсветах смальт
Каруселят –
им не уместиться в строфе,
В той, где Вена стучит каблучками в асфальт
По бульвару Монмартр от кафе до кафе,
На Сан-Марко, где площадь похожа на зал,
А в Лагуну втекает Обводный канал….
Листья ивы осенней
раскружились, и там,
Где цепными мостами скрипит Амстердам……
В лабиринтах ли улиц,
В вальсе сна своего,
Разве стал бы я клянчить Ариаднину нить?
Ну кого ещё, кроме себя самого,
И благодарить и винить?
Рожу в кровь разбивал? По своей же вине,
Стиснув зубы – когда ещё были они –
Звонкой строчкой-подпругой, затягивал дни,
Как весёлых коней!
Что там ни говори,
«Жил счастливее всех, как Четвёртый Анри.!»
Ну, цыганка спросила бы «так что ж – на руках?»
Что скопил ты, и что от судьбы уберег?
Вот:
Уздечека, в латуни начищенных блях,
Серый парус,
Да ритмы объезженных строк!
Пусть архангел на Суд созывает трубой!
Все, кто хочет, судите! – Я прав пред собой!
Отряхая чужую и пёструю ложь,
Не орлом, а стрижём беззаботным кружа,
Я всегда отвечаю ударом ножа
На блеснувший, ещё недовынутый нож.
И когда в новый раз окажусь я НИГДЕ,
Всё равно я оставлю следы на воде,
В изначальной ночи –
И опять прокручу эту ленту назад,
Чтоб в начале – Медон,
А в конце – Летний сад…
(Ох, как «юпитера» на «Ленфильме» слепят…)
Я ещё не родился. Молчи…
20 августа 2007
Тень ренессанса
(Флорентийский отрывок)
… И вот – переплелись мечта и шарлатанство,
И святость с подлостью гуляют по земле
В обнимку – не разнять! – как ханжество и пьянство,
Как свиньи в небесах, и агнец на столе…
И вот – нашёлся тот, кто - запросто ль? – но сможет
На завтра и вчера со стороны взглянуть,
Кто истину, враньё, и парадоксы сложит
Все вместе, какова бы ни была их суть!
Кто – он? Да, мой двойник. Он призрак персонажа,
Которого никто не произвёл на свет,
Он может быть шутом, матросом, стряпчим, пажем,
Художником… Или – трактирщиком… (Но нет:
Трактирщик не пройдёт). Пусть будет чёртом даже,
Монахом, наконец – он всё равно – поэт…
Сквозь занавески душ он наблюдает время
А сам вне времени,– зато повсюду вхож,
И сущность смеха он, и мусор всех полемик,
Он всех религий бред, всех философий ложь!
Он их – из рукава – как фокусник – и мимо:
Ведь он переживёт их все, в конце концов,
А с ним – Бокаччио, шутник неутомимый,
И Микельанджело, не слазящий с лесов,
Где тряпки всех сивилл, и всех пророков рожи,
В капелле с потолка копчёного висят,
Где в том углу «Суда», чёрт (на меня похожий!)
Из лодки грешников веслом сгоняет в ад.
А если выпала свободная минута,
Он, в меру вездесущ, мастеровит и лих,
Льёт бронзу в мастерской с лукавым Бенвенутто,
Лоренцо Пышному нашёптывает стих,
И в траттории он сидит с Маккиавелли,
И хлещет кубками иронию: ведь он
Знал, что «Властитель» есть издёвка, в самом деле
Вполне пригодная для будущих времён.
Теперь мы скажем «стёб»…
9 января 2006
* * *
Сальская степь в 1950 году
Забытое лето цыганского быта,
Мне возвращает один рассвет:
Перетопывющие копыта.
Сальские степи. И двадцать лет.
Желтым бисером были вышиты
Звёзды по бархату темноты,
Когда из драной палатки выщли
Рассветный я и рассветная ты.