— Angora Supermarkt, — ответил артист.
Условились, что в среду, 21 июля, в девятнадцать часов свободный художник Венской консерватории Марис Межсарг (Maurice Messarge — как написано в дипломе) на собственные средства и на свой страх и риск даст концерт в зале Общественного собрания. Плату за вход устроители устанавливают сами (из этой суммы будет исчислен подоходный налог), а концертные афиши и билетные книжечки — за счет артиста.
— Успеха вам! — сказал председатель, и вопрос был исчерпан.
Целую неделю Марис курсировал между хутором и городком. Казалось, еще немного, и все уладится, но то и дело возникали новые сложности. Утром в воскресенье он опять запряг в роспуски Фицджеральда и поспешил в Берзайне. Причина была серьезная — книгоиздатель Дуникис обещал отпечатать к понедельнику в долг афиши и билеты, но в субботу вечером передумал и велел сообщить заказчику, что афиши влетят в копеечку и потому он, Дуникис, пальцем не пошевелит, пока ему не заплатят вперед (должно быть, прослышал что-то о векселях Межсарга).
Хорошо еще, что в это воскресенье в Берзайне выставка породистого скота — магазины открыты. Отец с сыном сели в роспуски и поехали на переговоры с хозяином второй печатни Дубинским.
— До концерта осталось три дня. Пожалуйста, изготовьте нам афиши побыстрее, — упрашивал старый Межсарг.
— Денежки на бочку! — широко улыбаясь, отвечал Дубинский. — Такие времена настали. Доверять никому нельзя. Вот недавно, на днях: является молодой поэт, приносит тетрадку стихов. Я, старый дурень, под честное слово беру и печатаю эти стишки. А сей умник, из молодых, да ранний, под честное слово забирает продукцию и уходит. Поминай как звали… Кому охота судиться с нищим! Нет! Только за наличные, господин Межсарг.
У господина Межсарга с собой денег нет. Кошелек дома забыл. Ничего не выйдет? Очень жаль… Что же теперь делать?
Придется Марису рисовать афиши самому.
— Плакаты на Кертнерштрассе, у входа в Венскую филармонию, как сейчас вижу. Огромные! Сделаю-ка рекламу-гигант. Штук пять таких полотнищ расклею в Берзайне на рыночной площади и на щите объявлений Общественного собрания, пусть подходят и глазеют на здоровье. Дозволение на афиши мне дали в управе еще вчера. Теперь все в порядке. Одно лишь беспокоит слегка: наберется ли достаточно публики?
Марис потолковал с билетным кассиром. Усатый кассир сказал — зря волнуешься, все будет в ажуре! Только рекламу эту сделай поярче, красок не жалей, тогда в зале яблоку негде будет упасть. Недавно тут гастролировала группа артистов цирка. Зал был набит почти до отказа. А почему? Потому что на афише красовался шпагоглотатель. В тот вечер шпагоглотатель вовсе и не выступал. Вот что такое реклама!
«Надо хорошенько продумать программу, — размышлял Марис, направляясь на постоялый двор. — Что может привлечь берзайнскую интеллигенцию — новофранцузский импрессионизм или старые добрые венские классики? Мой репертуар достаточно разнообразен. Важно не промахнуться, не ошибиться с выбором. Может быть, Листа (шпагоглотателя)? Хоть я и нахожусь в отличной форме, но три следующих дня придется попотеть. Ведь это мой первый самостоятельный концерт, моя визитная карточка, просим любить и жаловать!»
Отец и сын пошарили по карманам, наскребли мелочишку на три рулона плотной ватманской бумаги, кисть, краски. Купили все это и поехали домой. По дороге решили завернуть в приходскую школу, к Атису Сизелену.
Госпожа Ф. долго терпела, пора дать ей высказаться, пусть закончит свои воспоминания о событиях 18 июля в Калнаверах. Вот что она пишет в своей второй тетради.
«Вечером, часам к одиннадцати, торжество в честь конфирмации Юлианы достигло апогея. Мужчины на веранде затягивали песню за песней, дамы собрались в гостиной за кофе с тортом и без умолку трещали, а молодежь разбрелась по саду, играя кто во что. Без передышки наяривал джаз-банд.
Едва только Лаймон Цал сунул нос в гостиную, как госпожа Рейтер тут же взяла его в оборот:
— Где Зинаида? Что ты там у старой липы Зиночке крикнул?
Цал прикинулся дурачком:
— Я? Я кричал?
Мы, дамы постарше, переглянулись. Дамы помоложе потупились… Дело в том, что из достоверных источников нам уже было известно, что именно крикнул Цал… Ф-фу! Он выкрикнул это некрасивое слово… Ф-фу! К тому же еще по-латышски. Про случившееся знали все. Только мать Зинаиды ничего не знала. А узнай она, так выцарапала бы глаза этому Цалу.