— В моей молодости такие словечки дозволялись исключительно в печатных изданиях, — Румпетерша растолковывала Андерсонихе. — И то давались только первая и последняя буквы. Посередине же ставили точки.
— Почему первая и последняя буквы? — удивлялась Андерсониха. — И почему точки?
— А то ты, дуреха, поняла бы, что это за слово! — огрызнулась Румпетерша.
Благоверная Рейтера все не унимается:
— Лаймон! Ступай-ка немедленно позови Зинаиду! Вот уже несколько часов, как я ее нигде не вижу. А вдруг она хватила лишку и отлеживается где-нибудь посреди клумбы?
Лаймон Цал выглядит вконец растерянным.
— Я, маман, уже искал ее… Но нет, нигде нет. И реку вброд переходил. Тоже нет… Кричал — не отзывается. Нет ее…
— Как это нет? Как же ты ее бросил?
— Я не бросал. Это она меня бросила, — говорит Цал, и у него дрожат губы. — Боюсь, не приключилось бы беды.
— Не мели вздор! Так и разрыв сердца можно получить.
— Она сказала… Она хотела…
— Что она сказала, что хотела? Отвечай же!
— Она вроде бы как хотела покончить с собой.
— Покончить с собой!!
Госпожа Рейтер упала в обморок. Неописуемый шум, смятение. Изабелла велит кликнуть господина Рейтера.
— Куда ты подевал моего ребенка, отвечай, фрукт! — схватив коротышку за горло, заорал шеф-директор фабрики.
— Я не виноват, я не виноват! — Цал выкручивался как мог. — Она сама… добровольно… по своей воле…
— С-с-ума-с-с!..
Рейтер с размаху ударил Лаймона в подбородок. Цал не упал, только пошатнулся.
Самоубийство или убийство? — вот в чем вопрос.
Дом, недавно полный веселья, обуял ужас, гости, еще недавно такие беспечные, пребывали в страхе. И, как в классической опере, сумрачному настроению подыгрывают силы природы: молния, гром! Днем духота стояла страшная, и потому к вечеру небо над Калнаверским утесом заволокли свинцовые тучи. Поднялся ветер. Вдалеке полыхают розоватые молнии… Раскаты грома возвещают о страшной беде, постигшей семью фабриканта Рейтера.
Надо действовать быстро и решительно, восклицает хозяин дома Конрад. Срочно обшарить омут, яр и ельник!
Гости врассыпную бросились во двор, кинулись к опушке леса, принялись звать и кричать что есть мочи. Карлюкалнский лесничий Живка предположил, что Зинаиду похитили чикагские гангстеры, им это вполне по силам. Он много путешествовал, и ему можно верить… Надобно, однако, прочесать и лес. Углубиться в чащобу осмелились только две парочки: Виестур Епе с Вальтрауте и Зигис Трезинь с Фридой. Как пошли, так и пропали… Потом пришлось самих искать. Господина Хаана, еще не остывшего от пощечин, Юлиана назначила ангелом-хранителем отца, поскольку господин Конрад решил проверить: действительно ли возможно, сверзившись на заднице с калнаверской кручи, утонуть в реке? Там воды кот наплакал. В этом месте. Вопрос следовало выяснить всенепременно, на Теофила такая экспертиза подействовала бы освежающе. На потеху приунывшим гостям он увлек за собой вниз и господина Хаана, и тот основательно вымок. Но им и без того не выйти бы сухими из воды, так как сию же минуту хлынул дождь…
Как только госпожа Рейтер пришла в себя, шофер умчался на автомобиле в Берзайне за полицией. Вернулся через час и беспомощно развел руками: в доме начальника полиции тоже вечер по случаю конфирмации. Шеф, его помощник и старшие полицейские во хмелю, а у младшего полицейского отпуск без содержания. Сами ищите свою утопленницу.
Дамы, едва припустил дождь, с самыми мрачными физиономиями возвратились в комнаты. О Зинаиде никаких вестей, Изабелла распорядилась остановить музыку и попросила гостей воздержаться от пения и танцев. Это уже не конфирмация, увы, это похоронное бюро… Оставалось только дожидаться рассвета».
— Где Юлиана? На дворе ведь вон как хлещет, — поинтересовалась госпожа Ф., но никто ей не ответил (может быть, и Юлиана пропала?).
Юлишка перебрала шампанского. Она сидела в садовой беседке у господина Андреянова на коленях (!) и дразнила своего поклонника.
— Как вы это переживете, дорогой? — смеялась она и теребила поэта за усики. — Вашей партнерше каюк. Понимаю, что творится у вас в душе. Несчастная Зинаида! На вашем месте я бы застрелилась.
— Может, я и застрелился бы, — мечтательно сказал Андреянов, — но отнюдь не из-за нее, а из-за вас. Потому что вы, вы меня так бесчеловечно терроризируете.
— Согласились бы застрелиться ради меня? Вот теперь вы лжете, Тангейзер!
— Да только прикажите, честное слово, пулю в лоб — и точка, — опрометчиво воскликнул поэт, — ведь я вас, я вас…