В этот миг произошло то, чего он меньше всего ожидал: Юлишка выхватила из расшитой бисером сумочки крохотный браунинг, щелкнула затвором и протянула оружие господину Андреянову.
— Прошу вас, доставьте мне эту радость. Докажите, что любите меня, стреляйтесь! Я вас ник-когда не забуду.
— Юлиана, перестаньте дурачиться… а вдруг он заряжен, — сказал Андреянов, перепугавшись не на шутку. Колени у него дрожали.
— Вы же поклялись, дали честное слово! Неужели мне придется пристрелить своего учителя?
Юлишка энергично защелкала затвором над самым ухом стихотворца… Нервы у Андреянова не выдержали. Он сгреб Юлишку в охапку и завернул ей руку. В тот же миг в самом деле прозвучал резкий сухой выстрел. Юлишка лихо свистнула и сбежала вниз по ступенькам.
— Видите, какая удача, — сказала она, стоя под струями дождя. — И герой Достоевского жив остался, и честь его спасена. Выстрела никто не слышал, он совпал с раскатами грома в небесах. Ох и пугливый же вы тип. Я внимательно всматривалась в ваше лицо, но не сумела заметить даже проблеска героического, — усмехнулась Юлиана.
— А вы, вы просто-напросто захмелели, дорогая моя… И потому озорничаете. Я человек серьезный, вдвое старше вас. В конце концов, могу я призвать вас к порядку? Уберите оружие! Лучше отдайте его мне.
Юлишка и ухом не повела. Положила браунинг назад в сумочку и громко рассмеялась (поэт сразу же вспомнил шутку Изабеллы: Юлиана смеется лишь дважды в год, и то невпопад).
— Вы меня назвали героем Достоевского? — спросил Андреянов, когда Юлишка возвратилась в беседку и снова плюхнулась ему на колени. — Разрешите узнать почему?
— Разве вы не вели себя как форменный идиот? — смеется Юлиана. — По-моему, готовы были кинуться наутек. Трус! Когда я сыграла эту шутку с господином Хааном, он стоял как столб, с каменным лицом, и терпеливо ждал, чем все это кончится. Он не буянил, нет.
— Я пожалуюсь вашей матушке, что вы носите в сумочке огнестрельное оружие.
— А я пожалуюсь матушке, что вы без конца ко мне пристаете. И я просто вынуждена иметь при себе какое-нибудь оружие, иначе как прикажете невинной девушке от вас обороняться?
Андреянов сконфузился…
Разговор принимал вульгарный оборот. В конце концов он ведь ее наставник.
— Откуда у вас этот браунинг?
— Это подарок. Мне подарил его один военный летчик.
— Кто?
— Ну, капитан. Один капитан.
— Что это за капитан?
— Один капитан. Настоящий. Но он грохнулся под Митавой, разбился. Насмерть разбился… Браунинг — это у меня единственная память о нем. Он даже поцеловать меня не успел. Делал петлю Нестерова, но попал в штопор, и получилась спираль. Врезался в землю и разлетелся на кусочки. Вы должны помнить, фотография была в газете: груда алюминия вперемешку с кусками фанеры. Мой капитан лежал в этой куче, в самом-самом низу.
Юлишка поднялась.
— Пойдемте в комнату! Я хочу выпить. Бокал крюшона в память о капитане. Эх, вы — идиот!
Когда Зинаида, донельзя разгневанная грубостями Лаймона Цала, бросилась в кустарник, она и в самом деле не заметила кручи. По песчаному откосу кубарем скатилась вниз, даже ойкнуть не успела. И, зацепившись за что-то, застряла на отроге утеса, нависшем над омутом.
«Еще немного, и я бы очутилась в воде! И все из-за этого болвана!» — подумала она и, хватаясь за ветви лещины, стала осторожно карабкаться по склону, прочь от опасного места. Наконец она очутилась на лесной тропинке. Села в брусничник под какой-то елью и принялась размышлять о случившемся. Впервые в жизни угодливый и покорный Цал вышел из себя и на минуту стал нормальным человеком. «Еще самую малость, и он бы меня ударил, — ликовала Зина. — Появись Лаймон теперь и попроси у меня прощения, может, я бы и простила его. Назло подругам, слышавшим грубое слово. И Юлишке. Которой это слово как мед… Погоди, ревнивая змея, я тебе весь твой пикник расстрою! Через полчаса все вы скопом броситесь меня искать, а я буду мертвой. Отцу Юлианы грозят большие неприятности, а Лаймона вообще арестуют».
И тут Зинаида услышала знакомый голос, раздавшийся внизу у реки.
— А-у! Зина! — аукал Цал.
Ага — ищет; значит, чувствует себя виноватым…
Чтобы продлить страдания Лаймона, Зинаида решила не откликаться. Немного погодя он позвал снова:
— Зина! Из-ви-ни!
«Это уже куда лучше, — подумала Зинаида, — но все еще недостаточно, чтоб простить тебя, жалкий коротышка. Вот когда крикнешь в третий раз, тогда, может, и отзовусь».
Затаив дыхание, Зинаида прислушивается, ждет. А Лаймон, неизвестно почему, больше ее не кличет. Проходит минут десять, проходит полчаса… Наверняка возвратился в Калнаверы. Мерзавец! Ему все равно, что с нею станет!