Садовник усмехнулся и сказал: пока я этот мешок залатаю, пройдет два-три дня. Вы же сами видите, эта развалюха насквозь дырявая.
— К завтрашнему дню, даю срок до полудня, и ни минутой позже, — уступила Юлиана.
— Уж вы-т’ можете позволить себе купить новую. Вам т’ что? Сотня туды-сюды…
— Молчайт! — отрезала Юлишка.
Марис поразился, как внезапно это нежное создание сделалось надменным и грубым. «Немало потребуется времени, чтобы переделать ее характер», — подумал он. Но не понадобилось ждать ни минуты. Когда Юлишка собиралась проводить Мариса (они договорились отложить путешествие на завтра), старая нянечка сказала им вслед:
— Мамзель Юлиана! Сперва следует позавтракать. Вот уже несколько дней, как вы ничего не ели, я пожалуюсь мама.
— Молчайт! — крикнула в ответ Юлишка.
Старуха поклонилась и ушла.
— Почему вы грубите людям? — спросил Марис.
— Потому что по-латышски ничего другого не умею, кроме как «молчайт!», — призналась Юлиана. — Все они жулики и пусть лучше «молчайт!».
Шагая по Стукской дороге, Марис пытался убедить Юлишку, что не следует относиться к рабочему люду столь невежливо.
— Ведь они такие же люди, как мы с вами.
— Да, но папа́ сказал, что садовник социалист, а служанка втихую ворует бутылки, — оправдывалась Юлиана.
«Вопреки самостоятельному характеру, она в плену предрассудков своего сословия. Дружи с такой!» — подумал Марис и тут же решил Юлишку испытать.
— Может, лучше нам не встречаться? Ваш папа когда-то и меня — правда, в детстве — обозвал жуликом, а недавно обругал этим гадким словом моего отца. В ваших глазах все мы жулики.
— Почему вашему отцу надо было просить у моего папа́ деньги?
— Знаете что, дорогая! Шли бы вы лучше домой завтракать.
— Ваш отец сам виноват, — не отступается Юлишка. — Разве он не знает: папа́ никому не дает взаймы. Пришел бы ко мне, другое дело. Ах да, тогда вы меня еще не знали. Пусть он придет поговорить со мной или пришлет вас вместо себя, я кое-что могу устроить.
— Ноги моего отца в вашем доме больше не будет, это как пить дать. Лучше уж разориться.
— Что это значит: разориться?
— У него отберут дом и нас обоих выгонят на улицу.
— Как выгонят? И вас выгонят? Куда?
— Спросите у своего папа́: куда… Не будем лучше о таких скучных вещах. Вы воздушное создание и никогда не поймете, что значат ужасные контрасты — бедность и богатство. Эти понятия не для вашей нежной головки.
— Свиристелка, свиристелка! Теперь вы мне грубите. Я не пойму, что это такое — богатство? Ха! Но нет… это моя тайна. Однако вам я скажу. Только больше никому не говорите. Папа́ положил в банк круглую сумму на мое имя. Мне не сказал ни слова. Чековая книжка лежит у мама́ в письменном столе, я разнюхала… Мне дают всякий раз сколько ни потребую… Хаан-Гайле тоже узнал об этом и тайком шепнул, будто я могу в любое время обратиться к адвокату и мне выплатят все до копейки наличными, так как папа́ не платил налоги. Эти тысячи мои, никто не в состоянии это оспорить. Ну, что вы теперь скажете о моей нежной головке?
Беседуя, они свернули на лесную тропу и дошли до валуна. Поросшая зеленым мхом глыба напоминает аляповатую оперную бутафорию.
— Может, присядем? — приглашает Марис.
— На этот камень? — шепчет Юлишка, и ее глаза темнеют. — Неужели вы могли бы сесть со мной на этот камень? На тот самый камень?
(Кто ей сказал? Как Юлишка могла знать об этом камне?)
Дальше провожать Мариса она не станет.
— Не страшно будет одной возвращаться? — спрашивает Марис.
— Разве что вы будете подстерегать меня из чащи? — смеется Юлиана. — Кого мне здесь еще бояться? Нечестивец в этой округе один. Au revoir!
— Мое вам, Юлишка! Вы парень что надо.
— А вы — настоящий hvat!
Они сговорились спуститься завтра на лодке от Калнаверского утеса аж до самого Межсаргского затона — вместе со всеми излучинами это километров восемь. Марис хорошо знает все камни, омуты и повороты на пути. Вода высокая, течение стремительное. Постучим по дереву, чтобы завтра была хорошая погода! Славно покатаемся!
— До свидания, Нечестивец, — кричит Юлишка. Она бежит по пригорку и оглядывается.
Белый пуловер стоит у камня, как стоял.
— Не забудьте позавтракать! — кричит ей вслед Марис.
— Молчайт!
Так расстаются свои парни…
Следующим утром, едва проснувшись, Марис выбегает во двор: какая погода? Экстра! Ни облачка. Семь утра, а за окном термометр (он там с незапамятных времен) показывает двадцать градусов по Реомюру (сколько это будет по Цельсию, Марис вычислить не может: по арифметике Атис Сизелен натягивал ему тройку). Слава богу, день будет жаркий! А как одеться? Не идти же в Калнаверы в купальных трусах, засмеют…