— Хорошо еще, что так, — решили все пятеро. — Что бы мы стали делать, прикажи наш труппенфюрер, вот как сейчас группе Гейнца Никеля, пойти и проучить тех, кто укрывал партизан?
— Удружил нам Даугавиетис, — ворчал тромбонист. — Мне будет стыдно показаться вечером в театре.
— Мне тоже, — сказал Каспар. — Но ведь Даугавиетис не мог предположить, что нас зачислят в такой странный оркестр.
— Давайте сбежим! — шепчет кларнетист. — При первой же возможности дадим стрекача. У меня за домом в картофельной яме тайник оборудован, там нас никто не найдет.
А вот валторнист считает, что надо еще подождать. Утро вечера мудренее. Виолончелист не согласен с ним.
— Немцы только того и хотят — заполучить нас в соучастники, чтобы легче было оправдаться потом, — говорит он. — Всем нам раздали автоматы. Когда не будет другого выхода, жахнем по ним и постараемся добраться до леса. До тех пор Каспар должен научиться стрелять, ведь он никогда не служил.
— Легкие были не в порядке, — оправдывается Каспар. — Но я научусь, будьте уверены, научусь!
Да, действительно, в странный оркестр они были зачислены.
ТЕАТРАЛЬНАЯ ХРОНИКА
Перед началом спектакля в театре царило великое смятение. В кабинет Даугавиетиса влетела суфлерша Майя и взволнованно сообщила, что внизу в гардеробе появились пятеро эсэсовцев. С ними сейчас толкует старый Анскин. Не лучше ли Даугавиетису где-нибудь спрятаться, пока не выяснится, с какой целью явились эти бандиты. Но почти в ту же минуту один из бандитов уже распахнул дверь кабинета, и суфлерша Майя от удивления присела. Это был Каспар Коцинь. Череп на фуражке, черные петлицы с белыми молниями — СС.
— Розенкранц или Гильденштерн? Кто ты? — громовым голосом вопросил Даугавиетис.
— Я? — удивился Каспар. — Я это я!
Возгласами удивления и испуга встретили их и на сцене. Одни были пристыжены и потрясены, другие злорадно усмехались:
— Гляди-ка, как надули парней. А ведь это они больше всех хотели остаться, русских ждали! Ха, ха! Даугавиетис со своими знакомствами отменно их подвел, пусть теперь ждут пули в лоб… Мюндель не младенец: веселое дельце пришил он театру Аполло.
За кулисами Каспар наткнулся на Лиану.
— Каспар, любимый, единственный! — воскликнула она пораженная. — Ты же выглядишь прямо-таки элегантно!
Лиана должна была участвовать в хоре. Коричневая юбчонка, голова повязана платочком, на ногах постолы. Даугавиетис опять всучил ей жуткую роль: в трех действиях четыре фразы. Но Каспару, ей-ей, идет форма. А он уже стрелял?
— Нет, — сказал Каспар, — слава богу, я еще не стрелял.
— Любимый, единственный, — сказала Лиана, прижимаясь к плечу Каспара. — Если бы только я точно знала, что Даугавиетис выделит мне приличную роль. Поговори с ним, попроси. Теперь старик будет бояться тебя, во всяком случае уважать. Стали подумывать про «Индраны». Ну скажи, разве я не создана для роли Иевы? Погляди и скажи! Разве у меня действительно такой маленький нос и плоское лицо, как утверждает режиссер?
— Н-да… в постолах и в коричневой юбчонке ты и впрямь могла бы быть Иевой, — говорит Каспар.
Даугавиетис позвал Каспара в свой кабинет.
— Что же мне теперь делать, маэстро? — в отчаянии спрашивал музыкант.
— Не принимай все это так близко к сердцу, малыш, — успокаивал Даугавиетис. — Сумей только вовремя исчезнуть оттуда. Приходи сюда, прячься под сценой, в погребе, на чердаке, в дымоходе — все равно где, только не пропусти подходящего момента. У меня есть предчувствие, что все кончится хорошо. Ведь ты же, Каспар, оптимист.
— Нет, режиссер, я католик, и этого мне достаточно.
— Так это же еще лучше: значит, ты веришь. И я тоже верю в победу духа над тьмой. Когда тьма будет повержена, мы начнем создавать новое искусство. Я был одним из тех, кто после революции стал работать в театре в Москве. Знаешь ли ты, кто такие Станиславский, Мейерхольд, Таиров? Не знаешь! Конечно, не знаешь… А в музыке? Что там делается в музыке, ты тоже, наверное, не знаешь? Ах, Шостакович… Там у каждого народа либо есть свой Шостакович, либо нет своего Шостаковича, это зависит от них самих, потому что учение бесплатное, а работа оплачивается. Мы в Аполло Новусе ставили до войны Эренбурга, «Бурную жизнь Лазика» — ты знаешь, но у них и в драматургах нет недостатка, пьес в избытке, я бы многие мог тебе назвать, но ты же ничего не смыслишь…