— И мы! — говорит Лиля (тоже по-немецки), показывая на Наталью. — Чем можем служить?
— Есть здесь еще кто-нибудь, кроме вас? — расхаживая по вестибюлю и дергая ручки дверей, спрашивает офицер.
— Нет… то есть — да! — говорит Наталья. — Здесь еще живут моя дочка и ее подружки.
— Зовите всех, чтобы немедленно выходили, и сами тоже берите свои шмотки да проваливайте. Даю вам десять минут. Здание мы взорвем.
— Э’извиняюсь, почему именно это здание? — отчаянно сопротивляется Анскин. — Почему именно это?
— Потому что так надо… Что у вас здесь за бордель? Гостиница?
— Нет, уважаемый. Это знаменитый театр… театр Аполло Новус, — говорит Анскин, и у него подергиваются седые усы.
— Отлично сказано! — смеется офицер. — Прямо-таки венерическое название. Ха, ха!
— Зачем вам взрывать? Разве вы хотите уйти навсегда? Бросить нас навечно? — словно не веря своим ушам, спрашивает Лиля.
— Нет. Мы отступаем только на время, выравниваем фронт. Потом сразу же вернемся.
— Вернетесь! И взорвете театр, который снова будет необходим великой Германии? Ну и чудеса! Актеры этого театра временно выехали в Готенхафен. Они наказали нам сторожить здание, потому что вскоре вернутся. А что вы хотите сделать?
— Как? Актеры уехали в Германию? Значит, это все-таки театр? И к тому же немецкий театр? — удивленно спрашивает офицер.
— Чистейший немецкий театр: Аполло Новус, Bunte Bühne! Сейчас он дает представлении в Германии. Но вернутся сразу же, как только вы победите. А что мы тогда скажем? — говорит Анскин и начинает тереть глаза. — Сами взорвали чистейший немецкий театр — Bunte Bühne!
— Лейтенант, а ведь действительно есть такой немецкий театр Bunte Bühne, — говорит один из солдат. — Это какое-то недоразумение. И на гостиницу не похоже.
Угрюмый офицер задумывается, потом требует провести их наверх — дабы убедиться, что это действительно театр. С улицы здание выглядит как гостиница. Им приказано взорвать «Дерптскую гостиницу», и они высчитали, что именно это здание и есть «Дерптская гостиница».
Анскин, Лиля и Наталья, оглушительно топая ногами и громко переговариваясь, ввели подрывников в зрительный зал и включили свет.
— Верно! — сказал офицер. — Это театр, и к тому же настоящий немецкий театр. Вот он, Грюнцинг и Венский лес!
Непонятно почему мастер сцены не убрал декорации к первому действию «Тройняшек», с австрийским домиком и отдаленным задником, где был намалеван Венский лес. А может быть, это было сделано с умыслом, быть может, здесь сказалась дальновидность Натальи?
Когда подрывники ушли, Анскин, вытирая вспотевший лоб, тяжело опустился на стул и прошептал:
— Э’извиняюсь, уважаемые: нет ли у вас под рукой сердечных капель?
Как не быть! У Натальи все необходимое всегда при себе. Потом она бросилась наверх, рассказать, как это все происходило:
— Немец уже зажигательную бомбу подпаливал, но тут я…
А Лиля отсчитывала капли в стакан воды и щупала пульс старого пожарного. Анскин утверждал, что ему уже полегчало.
Около двенадцати усилилась артиллерийская канонада и завывание самолетов. Немецкие ли «штукасы» это были или русские «яки», разобрать уже не было возможности: шумы сливались в странный унисон. Гремел пылающий орган ночи. Страшные это были звуки. Водопад, где ломаются и трещат стволы и ветви деревьев. Живой калорифер, вдыхающий и выдыхающий сквозь зубы опаляющий жар. Призрачные отблески на фасадах домов, драконы жестяных водостоков на фоне синевато-розового неба… Пылающий орган ночи! Смилуйся над нами, судьба! У тех, кто взобрался на крышу мюнделевского корпуса, чтобы лучше видеть происходящее, волосы встали дыбом: Рига горит!
Только что разорвался снаряд на улице, возле двери, где сидел Анскин. Хорошо, что окна были заклеены бумажными полосками. Но наверху — в зрительном зале — в двух окнах стекла высыпались. Наверное, от осколков… Электрики и наборщик из типографии «Рота», прятавшиеся в бункере под просцениумом, выскочили оттуда и решили поискать более надежное убежище. Влети снаряд в окно зала, от просцениума осталась бы только куча шпунтованных досок. Никто не хотел умирать.
Но уже было ясно, что сегодняшней ночью многим придется умереть. Гитлеровцы отстреливались зажигательными снарядами, в воздухе рвались мины, звенели пули, галдели команды подрывников. Кровавая ночь на Даугаве…
Вскоре после полуночи прогремели два мощных взрыва. Своды дрогнули, двери заходили на петлях, в оркестровой ложе, прозвенев, как кладбищенский колокол, упал большой гонг. В кабинете господина Зингера слетел со стены портрет вождя. Никому не пришло в голову убрать его, теперь он убрался сам с чисто немецкой педантичностью: стекло разбилось, металлическая рама распалась, Гитлер вывалился на пол гол и нищ.