По лестнице, пыхтя и отдуваясь, навстречу Анскину поднимаются Бирон и Урловский. У каждого по чайнику, а в каждом чайнике примерно по литру воды. Это все, что осталось. Бассейн пуст, ведра пусты. Собрали последние капли.
Добравшись до верха, они останавливаются и тяжело дышат. Сердце никуда не годится.
— Что ж это жены вам не помогут? — забирая чайники, спрашивает Анскин.
— Ты их бабами обозвал, — отрезает Бирон, — поэтому под твоим началом они работать категорически отказались. Потребуют суда чести.
Анскин усмехнулся в усы, но не сказал ни слова. Театр был спасен, крыша разодрана в клочья, а бабы утихомирены. Чего еще ему надо было, старому чертяке? Вылив на угасавшие угли два чайника кипятку, посыпав песком обгоревшую часть крыши, Анскин отпустил Астру, Каспара и электрика, а сам остался дежурить на крыше до утра. Он сидел на опрокинутом ящике и думал.
Думал, думал… думал о своих парнях. Думал о том, как он оправдается перед Даугавиетисом за испорченный водою балкон.
— Меня стращают с’удом чести! — усмехнулся про себя старик. — Эта п’ьеска не пройдет, и эта б’омбочка не взорвется! Э’извиняюсь — мы еще поживем…
ГЕНЕРАЛУ АРМИИ МАСЛЕННИКОВУ,
ГЕНЕРАЛУ АРМИИ ЕРЕМЕНКО
Войска Третьего Прибалтийского фронта при непосредственной поддержке Второго Прибалтийского фронта, развивая успешное наступление, сегодня, 13 октября, заняли столицу Советской Латвии Ригу — важную военно-морскую базу и мощный узел немецкой обороны…
В ознаменование одержанной победы, подразделения и части, особо отличившиеся в боях за Ригу, представить к присвоению им наименования «Рижских»…
Сегодня в 23 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует героическим войскам Третьего и Второго Прибалтийских фронтов, в том числе латышскому корпусу генерал-майора Бранткална, освободившим Ригу, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий…
МЕТАМОРФОЗА
Солнце стояло уже высоко, когда Каспар выбрался из своего убежища под возвышением зрительного зала. Болели кости, болел обожженный затылок, болела пораненная ладонь, однако он был удивительно спокоен, даже весел. Пиджак Каспар спалил, сражаясь с огнем. И вот снова остался в одной рубашке, весь исцарапанный и грязный. Никакой надежды умыться и привести себя в порядок не было: Анскин последние капли из чайника вылил на тлеющие угли — ломом до них нельзя было добраться. Вылил последнюю капельку и бросил три горсти белого песку в знак того, что дело сделано и отпето, аминь!
Когда Каспар вошел в фойе, все беглецы давно уже встали и теперь теснились возле окон. Они стояли, прижавшись лицом к синеватым стеклам, и, громко галдя и жестикулируя, выражали свою радость. Особенно шумно вела себя чета Урловских.
По улице вдоль театра двигался нескончаемый поток уставших в боях солдат. Они начали идти уже в половине шестого утра, сказал бутафор. Это были уже не голубовато-серые немецкие мундиры, нет — это были они! Первые красноармейские части в Риге! Усталые и запыленные солдатики неторопливо шагали со стороны вокзала. Чувствовалось, что они не спали, да и позавтракать, наверное, не успели. Шли молча, не обращая никакого внимания на осколки снарядов и завывание мин. Закаленная в боях Красная гвардия! Выполнив свое задание, освободив этот город, они теперь шли освобождать следующие. Остановки для них не было.
— Э’извиняюсь, доброе утро! Привет, ребятки! — козырнув, кричит Анскин, хотя те, там на улице, и не слышат его. Старый пожарный не может сдержать своей радости. Театр он уберег и свое обещание сдержал: сцена, декорации, значительная часть актеров, один музыкант — в целости и сохранности, пожалуйста, приходите, мы можем начать представление хоть сегодня вечером! В половине восьмого, э’извиняюсь!
Пока что Анскин запретил своим подчиненным выходить на улицу, так как артиллерийский обстрел усилился. Появились немецкие бомбардировщики, не смолкают зенитные орудия. Где-то неподалеку безостановочно палит какой-то миномет. Выстрелы сухие, хлопающие, словно пробки из бутылок вылетают.