— Да, хорошо…
(Поэт несколько растерян, оттого и завел разговор о погоде. По дороге сюда он заглянул в театр и встретил Барлотти. Освальд, узнав, что Сармон собирается идти к капельмейстеру заканчивать работу над песнями, воскликнул: хорошенького музыканта подсунул тебе Даугавиетис, ничего не скажешь! Ты, наверное, не знаешь, что Коцинь был легионером и эсэсовцем… И таким мы доверяем! Замаскировавшись под наших друзей, сотни вредителей и врагов народа теперь расхаживают среди нас. С каждым днем их становится все больше и больше, а мы ведем себя как трусы. Позор!)
Освальда Сармон знал с детства. Да и потом — в эвакуации они работали рука об руку. Абсолютно честный, кристально чистый и принципиальный человек — ничего другого нельзя было сказать о Барлотти. Человек, могущий от всей души оплакивать и в то же время без всяких колебаний погубить наилучшего друга, если в отношении того появились хотя бы малейшие сомнения.
Может быть, предупреждение Освальда справедливо? Ведь фактически Сармон совсем не знает этого Коциня. Его порекомендовали Даугавиетис и Витол. Очень будто бы талантлив. Да, ничего… Мелодии, которые сейчас, импровизируя, подогнал к стихам Сармона композитор, действительно хороши… Подогнал? Быть может, и впрямь подогнал? Можно ли верить этому музыканту?
Только что Коцинь сыграл ему еще одну тему. Парень назвал ее темой Огня. Поэт спросил, что подразумевается под этим названием.
— Я почувствовал, как эта музыкальная фраза зазвучала во мне в ту ночь, когда я клялся ненавидеть фашизм, — сказал композитор.
Ого! Слишком напыщенно, слишком наигранно это звучало, чтобы быть правдой.
Чувствует ли Коцинь то, что пишет, или только притворяется? Это следует выяснить. Иначе поэт не сможет продолжать работу, как бог свят, не сможет.
Чтобы повеселее и светлее стало в комнате, Каспар затопил камин. На полочках в нише углового окна и возле рояля горят свечи. Язычки пламени отражаются в зеркалах тети Эллы — зрелище весьма впечатляющее. Массивного письменного стола дяди Фрица тут, слава богу, больше нет. Призвав на помощь Уксуса, Каспар очистил комнату от лишней мебели. Марьяжную кровать втащили обратно в так называемую «спальню с нишей», а диваны расставили по соседним комнатам. Платяной шкаф мрачно возвышается в темном закоулке, а велосипед тети Эллы ржавеет в коридоре. Только «Мадонна с младенцем» все так же сидит на каминной полке. Сармон заметил ее сразу, как только вошел.
— Это Корреджо, — сказал он.
— Нет, это икона, — стал утверждать Каспар. — Ценная вещь, доставшаяся мне в наследство.
«Стало быть, этот музыкант происходит из верующей и богатой семьи», — решает про себя Сармон.
— Ваш отец, наверное, занимается торговлей?
— Нет. Отец алуксненский крестьянин. Две коровы и лошадь. То есть — были когда-то…
— Ага… А теперь он уехал с немцами?
— Что бы такой бедняк стал делать в Германии?
(Никакой ясности… Бедняк?)
— А как это вы оказались в такой роскошной квартире? Вселились сюда после освобождения Риги?
— Нет. Я живу здесь четвертый год. В семье сводного брата моей матери — дяди Фрица. Они сбежали, а меня бросили на произвол судьбы.
— На произвол судьбы? Ну, на судьбу вам, по-моему, нечего жаловаться. Вас не преследовали, не репрессировали.
— Нет. Но я был мобилизован. А это намного хуже.
— Гитлеровцами?
— Нет. Меня мобилизовал Даугавиетис. В образцовый оркестр СС, чтобы по вечерам можно было играть на спектаклях. А теперь вот болтаюсь в театре как богом обиженный. Работать разрешили только временно, пока все не выяснится… Но никто ничего выяснять не хочет. Поглядывают на меня со злобой. Уж хотя бы расспросили как следует. Вот как вы меня сейчас. Не было бы тогда у людей неуверенности и сомнений в моей правдивости. Вы что же думаете, я не почувствовал этого недоверия, когда мы только что писали «Партизанскую песню»? В какой-то момент мне захотелось сказать: бросим это дело и поговорим! Не могу я так работать, ей-богу, не могу!
Плотина была прорвана. Отбросив свое первоначальное упрямство, Каспар откровенно рассказал, сколько неприятностей и опасностей он пережил за последние два месяца (о своих сердечных делах он не упомянул, конечно, да это и не могло интересовать поэта). Сармон узнал, как Каспар Коцинь, пользуясь защитой Даугавиетиса, годами уклонялся от призыва в легион, в какой ужасный оркестр их, в конце концов, загнали, и как эти пятеро несчастных замышляли бегство, и как, наконец, троим это удалось, а двое погибли. Жуткая, потрясающая история!