В 1836 году увертюра в честь царя Николая I,
в 1848 году песни дрезденских революционеров,
в 1870 году увертюра в честь английского королевского дома,
в 1876 году марш в честь столетнего юбилея Америки.
Знаменитый композитор все время думал, где бы подзаработать.
— А вы всегда писали музыку, не думая о вознаграждении? — иронически спрашивает Сармон.
— Точь-в-точь как поэты, точь-в-точь — не думая об этом!
«Музыкант начинает насмехаться надо мной! — подумал Сармон. — Надо кончать разговоры!»
Оба наговорились вдоволь, можно было продолжать работу. Теперь музыкант казался Сармону весьма симпатичным, и он в шутку окрестил молодого человека Флорестаном.
— В таком случае товарищ Сармон должен зваться Евсебием, — сказал Каспар.
Работа над песнями пошла намного лучше, чем в начале. В поисках мелодии Флорестан ежеминутно собирался воспарить ввысь, а Евсебий, держась за текст, тащил его обратно на землю — к действительности; они великолепно дополняли друг друга.
Проработав около часа, они вновь начали спорить. На этот раз по поводу извечного, надоевшего и бесконечно избитого вопроса: ч т о или к а к важнее в литературе и искусстве?
Флорестан настаивал, что ценность художественного произведения определяется тем, к а к автор осветил данную тему.
— Осветил, осветил! — сердился Сармон. — Всегда у вас какие-то неподходящие выражения. — Темное нельзя осветить. Главное — ч т о!
— Нет. Главное — к а к!
Теперь уже поэт возмущен всерьез и становится несколько бестактным:
— Вы наверняка бывали влюблены. Ч т о или к а к казалось вам более важным в отношениях с женщиной?
— Любовь священна, не надо над ней издеваться, товарищ Сармон, — говорит Каспар.
— Ого! Значит — угадал! Вы влюблены!
— Был влюблен. Теперь уже нет.
— Неудачный вариант… Страдаете?
— Теперь уже нет.
— Ложь. Кто любил по-настоящему, страдает всю жизнь.
— А я стараюсь поскорее забыть.
— И как вы этого добиваетесь?
— Пытаюсь не смотреть на ее фотографию, вон там, на стене.
Теперь и Сармон замечает, что на стене, над стейнвеевским роялем висит маленькая-маленькая фотокарточка в несоразмерно большой картонной рамке.
— Можно на нее взглянуть? — спрашивает поэт и, взяв с рояля свечу, подносит ее к фотографии.
Сармон долго изучает карточку, а потом говорит:
— Это Лулу!
— Вы ее знаете?
— Это Лилиана Лиепа.
— Нет. Лиана.
— Она уехала с господином Зингером.
— Откуда вы это знаете?
— Кто она была для вас? Любовница?
— Нет… мы просто дружили.
— А для меня она была помолвленной невестой, — изменившимся голосом говорит поэт. — Как только началась война, мы уговорились вместе эвакуироваться… но Лулу не пришла к поезду…
— Это похоже на Лулу, — соглашается музыкант.
— В Москве я женился. И теперь — счастливый семьянин. Пытаюсь обо всем забыть. Вот только сборник стихов, вышедший у меня в сорок первом году, называется «Лулу»… Что написано пером, не вырубишь топором.
В день праздника Октябрьской революции возобновит работу Латвийское радио. Так как прежнее, хорошо оборудованное здание на улице Радио взорвано гитлеровцами, то временно передачи будут вестись из помещения бывшего театра, расположенного на углу Школьной и Мельничной улиц. Первая литературная передача «Литература и искусство — 27-й годовщине революции» состоится восьмого ноября.
Пятнадцатого ноября откроется трамвайный маршрут № 1, который соединит Большие часы с Воздушным мостом. Линия восстановлена при участии рабочих ВЭФа и «Вайрогса».