— А вы как? — весело обращается он к Каспару, но тут же оглядывается и, понизив голос, спрашивает: — Как у вас обошлось с грязцой? Ну, с тем «грязным дельцем»…
— Каким? — недоумевает Каспар.
— Тсс! С немецкой армией… Я всегда говорил: никогда не следует пачкаться.
— Спасибо, господин Бютнер! У меня все более или менее уладилось. А как у вас?
Бютнер расцветает. Он теперь и. о. директора музыкального института. Ждет почетного звания. Вроде бы скоро присвоят… Надо надеяться, что дело выгорит.
Каспар пожелал, чтобы выгорело, и поспешил догнать своих товарищей.
— Что это был за профессор? — внизу на улице спросил Перле. — По виду знаменитый артист, кажется, я где-то видел его.
— Это мой предшественник, старый капельмейстер Язеп Бютнер, — говорит Каспар.
— Э’извиняюсь, Иосиф! Он теперь зовется Иосиф Бютнер, — поправляет Анскин. — Мы на одной лестнице живем. Недавно он прибил к двери новую табличку: Профессор Иосиф Бютнер.
Середина декабря. 1944 год подходит к концу. Приближается солнцеворот. У каждого свои заботы, а у редакции календаря особые. Ибо календарь, подобно каждому литературному и художественному произведению, должен закруглиться. Этого требует форма, этого требует читатель, этого требуют критики. И тут мы должны сказать, что именно критика неоднократно упрекала Каспара Коциня в неумелой концовке его произведений. Ему хорошо удаются экспозиция, драматургическое решение, но как только подходит к концовке, так тут же — пшик! Молодой композитор то слишком быстро обрывает эпическое течение музыки, то начинает расплываться в бесконечном повторении одних и тех же фраз, надеясь добиться этим обобщения мыслей, то есть применяет рекомендуемую учением о классической форме «коду с материалом предыдущих частей».
Общеизвестно, что слово «кода» в переводе означает «хвост». Образно говоря — композитор к трехчастевой песенной форме «в весе мухи» прикрепляет огромный павлиний хвост, а «Битву гигантов» заканчивает мышиным писком. Действительно ли столь уж беспомощен молодой композитор, пусть останется на совести самих критиков. Мы уверены, что на этот раз они ничем не навредят Каспару Коциню: календарь кончится там, где ему и положено кончиться, а именно 31 декабря. Над формой в этом случае нечего ломать голову. Форма заключена в самом содержании. На остающихся нам страницах мы просто попытаемся свести концы с концами и наметить перспективы будущего, дабы затем с новыми силами и новой энергией взяться за издание нового года: ККК-45.
Редакция и составитель просят читателей приготовиться к финалу календаря.
ИДИЛЛИЯ В КОММУНАЛЬНОЙ КВАРТИРЕ
Каспар приобрел трубу. Серебристого цвета. Тон широкий и приятный. Когда соседей нет дома, капельмейстер забирается в нишу углового окна, упражняет пальцы и дыхание, потому что техника его игры немного подзаржавела. «Лезгинку» Хачатуряна ему уже не сыграть в столь же быстром темпе, как раньше. Правда, Каспару это больше и ни к чему: он теперь целые дни напролет пишет музыку, а по вечерам сидит за дирижерским пультом, ведет спектакли. Игра на трубе в нише углового окна это только приятная разгрузка. Каспар импровизирует — так рождаются мелодические линии его произведений. Он ни о чем не думает, ничего не рассчитывает, свободно отдается движению пальцев и своей фантазии. Тра-ра, трара-рара! Потом эти идеи он обобщает на рояле и записывает в тетрадь.
Бывшие апартаменты дяди Фрица превратились в коммунальную квартиру писателей и художников. Евсебий пишет стихи и драмы. Джульетта ведет хозяйство и занимается живописью. Флорестан сочиняет музыку и играет, Уксус играет, ведет спектакли и поет, сестра Уксуса поет и заставляет плясать Буратино в кукольном театре, а ее мать и сынишка Имант ходят на рынок и добывают продукты. Котел общий. Платят с каждого едока, но неизвестно, как долго это будет продолжаться. Флорестан в субботу, поздно вернувшись домой после спектакля, умял кастрюлю горохового супа, предназначенного для воскресного обеда. Джульетта плакала и долго не могла простить ему этого, то и дело напоминала. Как-то раз обнаружилось, что Уксус втихомолку купил вареную курицу и сам же ее съел. Джульетта нашла куриный скелет в помойном ведре и рыдала. Но вовсе не оттого, что ей хотелось вареной курицы, нет — вовсе не оттого! Просто Джульетта не могла понять, как это люди могут быть такими отвратительными эгоистами?