Мы приехали в Вену почти одновременно — из Латвии, или, как она тогда именовалась, Lettonie. Раньше никогда не виделись и не встречались, хотя и жили на одном пятачке, называемом Берзайнским (Birkenruhe) уездом. Происхождения мы настолько разного, из столь различных слоев, что на родине никаких контактов между нами быть не могло. Нас разделяла непреодолимая пропасть общественного положения. Моему отцу когда-то принадлежало имение Зварта (Karlsruhe), а предки этого человека служили в нашем имении лесниками и загонщиками В девятьсот пятом революционеры сожгли Звартский дворец и застрелили моего отца. Нашу землю поделили между крестьянами, и моя мать, оставшись без недвижимости и средств к существованию, принуждена была открыть на последние сбережения летний пансионат для девиц. В этой старой перестроенной корчме (все, что нам оставили) я и вырос.
— Не смей связываться ни с какими конрадами, румпетерами или раценами, как бы зажиточны или богаты они ни были! — не уставала напоминать мне моя дражайшая матушка. — Знай и помни: их братья убили твоего отца, разграбили наше имущество. А мы с давних пор владели родовыми привилегиями, мы призваны управлять и господствовать. От знатных предков ты унаследовал особые умственные способности и благородное происхождение. Выше голову, сынок! Можно отнять дома и землю, но не графский титул. Наберись терпения и жди, час расплаты настанет!
Ох, матушка… что же из этого вышло… Проклятый фюрер!.. Извините, господин, то есть гражданин писатель… Не смог сдержаться (из ненависти к фашизму)…
Памятуя о заветах матери, я старался в ту пору не выказывать никаких симпатий к этому студенту нашей консерватории. Но его успехи по классу фортепьяно начали меня раздражать помимо моей воли. Вопреки унаследованным умственным способностям, я отставал в учебе. И стал испытывать к этому выскочке страшную ненависть. Я больной, уставший от жизни человек, вернувшийся в родные края и взятый государством на попечение, живу в доме инвалидов, в той же корчме, бывшем пансионате для девиц, но даже сегодня я не могу говорить об этом человеке без содрогания.
Почему я обращаюсь к вам, уважаемый господин, то есть гражданин писатель? Я имел случай прочесть несколько ваших разоблачительных романов. Вы и о том пишете, и о сем. А что бы вам в тот день, когда все ваши темы будут исчерпаны, не подцепить этого человека на мушку, вывести его в каком-нибудь рассказе или новелле и тем самым уничтожить морально? В этом занятии я мог бы быть вам полезен. Могу завалить вас материалом из достоверных источников в таком количестве, что хватит на два романа. Ведь в нашем доме инвалидов ютится и одна старая берзайнская патрицианка — бывшая инспектриса немецкой женской прогимназии госпожа Ф. Несмотря на свои девяносто четыре года, она помнит все. Память у нее просто удивительная. Совершенно случайно она рассказала мне несколько занятных эпизодов из жизни берзайнских нуворишей в двадцатые годы. Знавала госпожа Ф. и того венского студента. И припомнила столько всяких неблаговидных и пикантных подробностей о похождениях этого карьериста в Звартском округе, что я решился сделать вам предложение: возьмите нас обоих своими помощниками в литературной работе! Почти каждый день госпожа Ф. вспоминает все более пикантные истории об этом выскочке (буду присылать их вам регулярно). Был бы жив великий Боккаччо, покарай меня бог, он бы у нас эту госпожу Ф. со всеми ее придворными анекдотами отобрал и написал «Сексамерон» (шестидневный цикл новелл), потому как материал из ряда вон ехидный и бесстыдный, а там, где он недостаточно хорош, вполне возможно кое-что присовокупить и подправить — подобного карьериста жалеть нечего!
Мне и сегодня не дает покоя вопрос: как могло случится, что я, его родовитый сокурсник, ничего не достиг в жизни? Спустя несколько полных разочарования семестров меня с позором выставили из консерватории, а этого человека оставили готовиться к профессуре. Что правда, то правда: я был распущенным юношей, закоренелым лентяем. Больше предавался романтическим похождениям, нежели серьезной работе. Но неужели вы, господин, то есть, извините, гражданин писатель, посмеете утверждать, что наследственных способностей у меня — человека благородного происхождения — меньше, чем у этого выскочки? Простите, я читал кое-что о генах… Наш профессор Н. как-то раз, при студентах, сказал: «Фердинанд (то есть я) обладал значительно более ярким талантом, нежели тот его земляк, который протер от усердия не одну пару штанов. Если бы я (т. е. Фердинанд) окончательно не спился…»