— Читал на «Анютиных глазках» статью про фермеров? — спросил меня Чото, принеся в студию очередной кофе. — Отвал башки! Анюта жжот напалмом! Вот бесстрашная девка!
— Не читал, — сделал лицо тяпкой я. — Но про отвал верю.
Поставив кружку на стол, я включил микрофон:
— Итак, это Радио Морзе, и мы все еще в эфире. Передаем привет нашим сельским слушателям! Если бы сегодня было семнадцатое февраля, то они могли бы отпраздновать День спонтанного проявления доброты. В этот день надо подкараулить кого-нибудь и с прямым умыслом нанести ему ласки, поцелуи или иные насильственные действия, причиняющие физическую радость. Вломить пользы, отвесить доброты или причинить счастья, сколько унесет — до наступления каких-либо позитивных последствий средней и меньшей тяжести…
При слове «фермер» сама собой возникает картинка этакого реднека с оклахомщины, в джинсовом комбинезоне и соломенной шляпе, единоличного владельца кукурузных полей, обрабатываемых его мордатыми сыновьями и нелегалами из Мексики. Разумеется, ничего подобного мы за городом не нашли.
Вполне приличная асфальтированная дорога, пролегающая меж возделанных чем-то сельскохозяйственным полей, привела нас к двухэтажному кирпичному дому с вывеской «Правление». Решительная Анюта огляделась в пустом коридоре и, увидев дверь с табличкой «Председатель», тут же, не стуча, ее распахнула.
Сидящий за столом мужик был одет в тот удивительный, не встречающийся более нигде сельский пиджак, который носят на майку в комплекте с тренировочными штанами. Я огляделся в поисках картуза — и нашел его на подоконнике. Образ стал полон.
Председатель был лысоват, полноват, на носу его красовались очки в дешевой пластиковой оправе… В общем, ему не хватало только химического карандаша, чтобы его слюнявить, так что приходилось грызть колпачок одноразовой шариковой ручки. На столе лежали какие-то амбарные книги и китайский калькулятор с большими кнопками.
— Вы кто такие, граждане? — сурово спросил он. — Видите, я занят!
— Онлайн-газета «Анютины глазки»! — выпалила Анюта. — Я Анна Трубная и…
— Онлайн какой-то… — буркнул председатель. — Это всякие сайты-хренайты? Не, этого мы не знаем. И вас, гражданочка, не знаем тоже. Идите отсюда подобру-поздорову.
— Я журналистка! — возмутилась Аня. — И имею право на получение информации!
— Хренации! — отмахнулся мужик. — Право у нее, ишь… А ты кто таков будешь?
— Антон Эшерский, Радио Морзе, — представился я.
— Серьезно? — просиял председатель. — Тот самый пиздобол с радио? Чож сразу не сказал-та? Слушаем тебя, а как же! У жены на кухне постоянно ваше радио-хренадио!
Вот она, слава мирская.
— Так бы и сказали, что с радио, мы ж со всей душой! — распинался он. — У нас секретов нету. Слушай, а пошли ко мне, а? Тут два дома пройти. Там и поболтаем, и пообедаем заодно!
— Да неловко как-то… — начал отговариваться я.
— Хреновко! — председатель уже напяливал картуз. — Меня жена из дому выгонит, если узнает, что тот самый пиздобол с радио был, а я его не привел.
Председательский дом оказался солидным, бревенчатым, крытым красной металлочерепицей, с резными наличниками вокруг вызывающе белых на этом фоне пластиковых окон. На окне сидел серый кот, под окном бродили пестрые куры, на привязи пасся телок, в сарае наверняка откармливали порося. Крепкое хозяйство и жена соответствующая — с могучей жопой, уравновешивающей при ходьбе монументальную грудь. Женщина-ледокол, неожиданно мило смутившаяся, узнав, что я «тот самый, с радио».
— Да что же ты, дурень, не предупредил-то! — стыдила она мужа, мечась по кухне. — У нас и на стол поставить нечего!
При этом стол стремительно заполнялся какими-то мисками, плошками, кастрюльками и тарелками со снедью. В центр его была торжественно водружена чугунная сковорода жареной картошки, такая здоровенная, что я ожидал выхода к обеду каких-нибудь семи богатырей, но вышел только кот, да и тот, похоже, сытый.
Никаких отговорок типа «да мы не голодные» она принципиально не слышала, наваливая нам в тарелки от всей широты души и подкладывая добавку, как только мы отвлекались на разговор. Вздохнув, она выставила на стол графинчик, многозначительно посмотрев при этом на мужа. Я отговорился тем, что за рулем, а Анюта — тем, что вообще не пьет, но повеселевший председатель успел себе набулькать полстакана, прежде чем графинчик был незаметно убран.
— Да что там! — весело рассказывал нам этот руководитель сельской администрации. — Колхоз — он колхоз и есть! Фермеры-хренмеры — это все городские вытребеньки. Земля — она коллектив любит! Ежели у тебя сто гектар картохи — хоть ты какой хренмер будь, а сам ее не уберешь…
— И как вам теперь живется? — спросила его Анюта.
— Да лучше всех, спасибо губернатору, — покосился на нее хитрым глазом председатель. — Так ему и передай — оченно мы ему благодарны.
— Губернатору? — насторожилась Аня. — А что губернатор?
— Губернатор — наше всё! — торжественно ответил тот. Разве что по стойке смирно не встал. — Природе-то оно поровну — тринадцатое-хренацатое, июля-хренюля. Ты картохи насадил — она и прет. Ты ее собрал, опять насадил — она обратное дело прет. Помидора, опять же — хоть кажный день ее сгребай. То было как — осень-хреносень, зима — хрен ма, весна — хрен с на, а теперь оно совсем наоборот выходит! Понимать же надо! Закрома-то не резиновые! А в городе — маркет-хренаркет, у него турецкая помидора лежит. Вкусу в ней никакого, но гладкая и кажин день сама заново на полку ложится. Респавнится, как младший мой говорит. Не хотят они нашу помидору брать, а у нас солярка-хренярка, трахтор голландский, кажный ремешок к нему столько стоит, что хоть вешайся на нем.
— А губернатор? — подсказала ему Аня.
— А губернатор, дай бох ему здоровья, гайки-то им поприкрутил! Хрена, вам, говорит, барыги-хреныги, поддержите отечественного производителя!
Председатель еще долго распинался насчет экономики сельского хозяйства. Он, невесть с чего, решил, что Аня работает на Губернатора и вовсю выражал верноподданнические чувства, но ее интересовало другое.
— Говорят, люди у вас пропадают? — поинтересовалась она как бы между прочим.
— Кто говорит? — моментально напрягся председатель.
— Народ! — веско сказала Аня.
— Народ, хрен ему в рот… — неожиданно зло ответил он. — Народ вам наговорит… От Маринки муж сбежал — сразу: ох, люди пропадают! А не надо было его сковородкой по голове лупить, от такого кто хошь пропадет! Молодежь в город катается, приключений искать — опять же: ой, кровиночка запропала! Забухала твоя кровиночка! В общаги по девкам в окно лазит! Так и скажите губернатору — никто у нас не пропадает! Наветы это все! И вообще — пора вам уже возвращаться, вечереет. Не надо тут вечером шляться, не город, развлечений никаких нет… Приятно было познакомиться, счастливого пути!
Председатель буквально выставил нас на улицу, и мы побрели к оставленной у правления машине.
— А можно я тебя теперь буду называть «пиздобол с радио»? — ехидно осведомилась Анюта.
— Что, завидно? — засмеялся я.
— Ой, подумаешь, — отмахнулась она. — Это было забавно. Но мне не хватает фактуры…
Она сделала несколько снимков поселковой улицы телефоном.
— Так, — заявила Анюта решительно, когда мы дошли до машины, — уезжать рано. Мне нужна молодежь, причем в естественной среде обитания. Есть же здесь какой-нибудь клуб?
Я попытался объяснить Анюте разницу между тем, что подразумевает под словом «клуб» она, и что — сельские жители, но не преуспел.