Чепрачные тропинки. Жаден снег.
Слегка просЫпал. Им ли быть довольным?
И вольный ветер стал больным невольно.
Он волен делать то, что не для всех.
Да куст негибкий, листьями – ворсинки.
Прошла чуть ближе, чем могла, лиса.
Росой замёрзшей – две моих слезинки.
При взгляде на продрогшие леса.
Ночь
Озябший куст тычется щенком в ладошку. Тлеют звёзды. Ночь в сиреневом зажимает баррэ Ориона. Под шагами её расторопной походки, – хруст ступеней и скрежет слепой бело… снежных резцов. То – во сне.
Рысь пугаться ленива. Ухом водит, следит, – кто-то шествует мимо. Лис, потуже свернувшись клубком, согревает прохладные уши. Уже… крепче… теснее. Дремота непросто даётся.
Сонно тень осеняет рассеянным светом. Заяц меряет насквозь поляну неспешно. И протяжны прыжки, невесомо замедленны, тунны29.
Похваляясь луны перламутром, будто жемчуг раскатистый, – утро. Но скатиться она не спешит. След, оставленный пальцем, глазницы. Дразнит, сетует, цветом разнится…
Настроение – ложная участь. Частью – так. Но, к несчастью, не мучась, не бывает. Похоже на это.
И вдали от навета30 рассвета, так округа собою довольна. Согласишься ты с нею невольно, под приглядом сиянья луны. Да развеет сомнения ветер, что прозрачен, и дерзок, и светел.
Толика
Дятел деликатно касался стекла, прикладываясь к его прозрачной льдинке то левой щекой, то правой.
– Привет! Ну, чего тебе?
– Ка-ши! – беззвучно просила птица. – Ка-ши!
– Ну, подожди, сейчас принесу.
Оправляя мраморные разводы одежд, он терпеливо ждал, пока расплющенные монетки овса шурша набирались в пирамидку. А после подбирал их, спеша и срываясь на привычную дробь. Он знал, что в лесу не один. И следует поторопиться, ибо многих ждут к этому столу
– Скажите, неужто у вас там всё так, как вы описываете? – интересуются подчас.
– Думаете, сочиняю?
– Ну, не то, чтобы. Но как-то это – слишком, чересчур.
– Что именно?
– Да, не бывает так, чтобы сейчас думали друг о друге. Люди, и те совершают поступки через силу. А уж эти…
– Что значит, «эти»?!
– Ну, мозгов-то у них!
– Ах… вы об этом…
И хочется раскланяться холоднее обыкновенного, но сдерживаешь себя в рамках приличия, за пределы которых так давно и далеко вышел визави.
Я вспоминаю, как однажды стая волков обходила стороной погибшего домашнего кролика. Статные звери приближались по одному, вежливо обнюхивая бедолагу, прощались, и шли дальше, оставляя на снегу круглые трудные следы. Кролик был оставлен на виду намеренно. Но перед тем волки часами наблюдали с пригорка, как детёныш человека играл с этим ушастым и целовал его в широкий тайский нос. Съесть его теперь было бы верхом неприличия. Да просто немыслимо! Даже учитывая поведённое к рёбрам брюхо.
Сколь рассудка необходимо для проявления человечности. Толика? Только ли? Этого довольно? И достаёт ли её нам, разумным?..
Лоскут одеяла, чтобы обогреть, клочок бумаги – записать на ходу номер для памяти, кусок хлеба по-братски, напополам, и сердце – на части, всем, кому достанет…
– Ты серьёзно? Сердце?! Опять?!!
– Да. Ничего не меняется, ни хорошее, не плохое.
Устроившись на ветке напротив окна, дятел очищал веточкой снег между пальцами. Ему было тепло смотреть на суету синиц и прочих воробьиных подле кормушки, на куцый хвост мыши, сжимающей в ладошке расплющенное зёрнышко овса, как печенье… Жаль, вОрон стесняется. Они бы потеснились.
Деревянные
Небо растушевало туманом снегопада. Стало труднее распознать, что подле. А уж того, что вдали, и вовсе не видать.
Склонился было дубок низко-низко, да вступило ему в спину так, что не разогнуться. Тщился он, де-ре-вян-ный32, разглядеть свет под ногами. Но раньше весны то никак нельзя.
Пальтишко задралось, разошлось по швам, а через них – натруженные вощённые нити на стороны. Их нарочитая суровость не сдержала любопытства, младости не уберегла. Стоять бы дубу без малого две тыщи лет, ан нет, не вышло. Корчит его от боли, гнёт к земле, и снег мнёт до кучи поверх, не жалея:
– Не упорствуй, – говорит. – Много нас. Не удержаться тебе на ногах, падай теперь, пока ещё себя помнишь.
Навалило сверху горб снега, со стороны глянуть – старик стариком.
И чуть было не обрушился оземь дубок, да, на счастье, тут же рядом стояла осина. Подхватила она товарища под руки, упёрлась в мёрзлую землю, что есть мочи, и, сколь не старались снег с ветром, удержала его на месте.