– Не веришь? – усмехнулся мужчина. – Понимаю. Мне тоже когда-то разбили сердце, как и тебе. Вот такая же вот девчушка. Только немного постарше. И я тоже потерял способность мурчать.
После этих слов котёнок поднял голову и глянул на мужчину.
– Ты спрашиваешь, как это я, большой и взрослый, умел вытворять подобное?! О, мой милый, когда любишь, проделываешь такие вещи, которых сам от себя не ожидаешь…
Котёнок вздохнул в ответ и упёрся в грудь мужчины. Не отталкивая его от себя, но в поисках опоры.
По дороге домой он дремал и размышлял о том, какой хороший, всё же, был нынче день. Меньше, чем за сутки он познал разницу меж влюблённостью, что происходит ради себя самого и любовью, которая всегда направлена на других. И это – всего за один день!!!А сколько их ещё будет впереди. Ради этого стоило жить. И он замурчал, громко и решительно, чтобы его было слышно там, наверху. Поверх пыльного драпа и седой лысой макушки. Мужчина второпях оставил шапку в зале ожидания вокзала, но возвращаться за нею не стал из страха разочаровать котёнка.
Не выспавшийся и злой с утра ветер, к вечеру сбавил тон и задумчиво, даже сентиментально водил пальцем по редким волосам мужчины, гладил против зёрен лес. У дубов выбирал космы желудей, и нежно осторожно, ласково проводил ладонью по ёршику сосен. Те, соловея, впадали в дрёму и роняли наземь шерстинки игл.
Шла к концу первая неделя зимы…
Она и он
Ворон сидел на ветке дуба, прижавшись боком к стволу, и ждал попутного ветра. Они были немолоды оба. Дерево давно перестало потакать ветру, а чаще, ворча, перечило ему и сторонилось грубых забав. Спустя годы, они грозили ему бедой, крушением надежд и самой жизни. Но птица, сменяв по случаю возраста опытность за мудрость, приспосабливалась к порывам, дабы переложить на плечи ветра часть бремени полёта. Попутный, – тот был для неё желанным, всё ещё. И обременительным, в том случае, если студил глаза.
Ворон хворал спиной. Плащ маховых перьев давил на плечи. Случалось, чаще промахивался мимо цели на подлёте из-за выцветающего зрения. Столь велика была плата за годы неумеренной неосознанной радости парить, расставив пятерню хвоста, взирая высокомерно на приземлённое существование иных. Пора пределов, в которую вступил ворон, тяготила. Но не его, а тех, кто знал его молодым, здоровым и полным сил. В большей мере это пугало Её. Ту, которая жила рядом уже много лет.
Собственно говоря, в нём не замечалось каких-то особенных, видимых признаков утомления старостью. Намёков на бренность… ветхость видно не было тоже. Отточенные лезвия крыл излучали сияние неба, которое не уставало любоваться ими.
Однако частые уколы мелких неприятных случайностей, вынуждали задуматься о том, как жить дальше. Если раньше склонить соплеменников к охоте было делом спорым, то теперь доходило до споров и крика. Кому где быть, как делить добычу. В прежние времена ворон не чувствовал смятения, не сомневался ни в чём. А уж после того раза, когда, выгнав из тёплой норы зайца, он вдруг пожалел его… Пошёл слух о том, что ворон стал не тот, и дел с ним лучше не иметь никаких. И ворон сник. Про человека сказали бы, что он сдал. Отступил от позиций своей жизни. Он редко вылетал из дому, отчего сильно ослаб, и потому чаще дремал, устроив голову на краю гнезда.
Супруга давно бросила попытки утешить ворона. Большую часть его работы взяла на себя. К обеду приносила то полёвку, то птицу, или часть чего-то, чему и названия-то не подберёшь. (Врановые славятся своей неразборчивостью!) Каждый новый трофей ворон встречал презрительной ухмылкой, брезгливо трогал запущенным ногтем… и глотал, прикрыв глаза.
– Кормишь? – хрипел ворон супруге, зримо стыдясь, – зря. Не доживу я до ледостава. Не траться.
– Почему же? – преувеличенно возмущённо отвечала та и, хлопнув крылом, вылетала за новой порцией добычи.
Устраиваясь на ночлег, супруга неизменно ласкалась к супругу. Отвлекая его от грустных раздумий, отыскивала в создавшемся положении определённые удобства:
– Ты всегда хотел заняться хозяйством, – напоминала она. – Содержать в порядке сразу два гнезда, жить на два дома – забота не из лёгких!
В ответ ворон лишь горбился, что прибавляло к его унылому образу нотку скорби. Глядя на это, хотелось махнуть рукой. И, через малый срок, между супругами возникла некая напряжённость, которой не замечалось раньше.