{50} Совсем иначе построена была зубатовщина у нас в России. Режим, основанный на полицейском участке и охранном отделении, мог рассматривать сложное политическое положение лишь с чисто-полицейской точки зрения. Задача у русского самодержавия и у французской "демократической империи" была одна и та же: отвлечь внимание рабочего класса от политики. Но в то время, как Наполеон открывал - или, по крайней мере, пытался открывать каналы, по которым должна была направляться растущая энергия рабочего класса, - русское самодержавие боялось какого бы то ни было самостоятельного проявления энергии. По формулировки самого Зубатова, основным средством охранной политики являлось "расширение прав фабричных рабочих, но отнюдь не в законодательном порядке... а в порядке, так сказать, внезаконном, нелегальном". Полицейская опека, стремящаяся держать в своих руках и регулировать до мелочей стихийно сталкивающиеся и глубоко противоположные социальные интересы; полицейский участок, мечтающий инсценировать "общественные движения", планы которых предварительно вырабатываются коллегиями сыщиков; охранное отделение, пробуждающее льва и думающее укротить его детскими игрушками, - вот чем самодержавно-полицейский режим рассчитывал разрешить самую сложную социально-политическую проблему.
"Отнюдь не в законодательном порядке" (Против "законодательного порядка" говорили еще соображения, так сказать, внутренно-самодержавной политики, ибо этот "порядок" должен был ослабить роль и значение охранного отделения, которое, таким образом, теряло все плоды своей широкой затеи.). Конечно, этот "порядок" создает право, которое может быть использовано с "преступными" целями элементами, вовсе не находящимися в руках охранного отделения. Нужно, чтобы "расширение прав" было подачкою, наградой за хорошее поведение, наградой, которая в любой момент может быть отнята за малейшую "шалость". Нужно, чтобы рабочие чувствовали свою постоянную связь с полицией, чтобы они сознавали, что только благодаря ей они получают "расширение прав", что малейшее сближение с "мелкими интеллигентами", т. е. социал-демократами, лишит их всех полицейских благодеяний; нужно, чтобы полиция была идейной руководительницей "чисто-рабочей борьбы", чтобы она могла, когда это окажется {51} необходимым в целях оказания давления на кого следует, "взнуздывать и разнуздывать" общественное мнение и общественные движения. "Законодательный порядок" испортил бы все дело.
Но "испортило дело" - и на первых же шагах - именно отсутствие "порядка", которого так боялось охранное отделение. "Вымуштровать" рабочего, за исключением тех отдельных лиц, которые окончательно продали свои души охранному отделению, поступив к нему на службу, конечно, не удалось. Рабочие принимали "расширение прав" всерьёз и пользовались им в самых разнообразных формах: объявляли стачки, требовали отмены штрафов, уплаты за прогульные не по их вине дни, повышения заработной платы, сокращения рабочего дня, то и дело устраивали собрания и - horribile dictu! (страшно сказать!) - требовали даже чтобы фабриканты отводили им помещения для "бунтовщических" собраний.
И фабриканты запротестовали. Если бы все это делалось "по закону", то, прежде всего, положение было бы такое же во всех городах, для всех фабрикантов, а не только в тех местах, где заблагорассудится охранному отделению, а затем фабриканты могли бы принять "свои меры": они знают, как нужно устраиваться с полицией для обхода всяких законов. Но бунт, постоянный, непрекращающийся бунт - под руководством и с благословения полиции, но какое-то заигрывание с бунтовщиками исключительно за их, фабрикантов, счет, - это было настолько чудовищно, что фабриканты не могли этого стерпеть. Плоды зубатовщины сказались: рабочие боролись, организовывались - пока под охраною полиции, но, подобно волчонку, "смотрели в лес"; фабриканты возмущались бесцеремонностью полиции, распоряжающейся их кошельками для своих полицейских целей. И, вместо спокойного равновесия, регулируемого им проявления социальных антагонизмов, охранное отделение увидело себя лицом к лицу с им же пробуждаемыми общественными силами, которые, борясь между собою, в то же время вставали и против него. Правительство положило конец эксперименту. Но результаты этого эксперимента оказались поразительными. Два раза рабочий класс, до 17-го октября, встряхивал самодержавный строй, грозя снести его своим могучим напором: летом 1903 года на юге и 9-го -января 1905 года в Петербурге. И оба раза инициатива исходила от вызванных {52} зубатовщиной к жизни организаций. Никто так зло не умеет посмеяться, как эта проказница-история.
--
Не один десяток профессиональных союзов вырос из зубатовских обществ, не мало десятков тысяч рабочих, ставших верными членами социал-демократической партии, прошли чрез школу зубатовщины, ею пробужденные более или менее к сознательной жизни. Значит ли это, что самодержавная бюрократия отказалась от этого испытанного средства подрубать сук, на котором она сидит? О, нет, она продолжает и будет продолжать ту же глубокомысленную политику - конечно, с тем же успехом. Пробует она ее и по отношению к рабочим, но здесь дальше ничтожной группки "независимцев-ушаковцев" ее влияние не идет, несмотря на все усилия и траты. Пробовала она ее и по отношению к депутатам от крестьян первой Гос. Думы, но все помнят еще, что это послужило лишь сигналом к чуть ли не поголовному переходу "серяков" в трудовую группу.
Практикует она ее по отношению ко всему крестьянству в настоящее время, но только слепой может не видеть, что a la longue эта политика ведет лишь к полному разрушению всех устоев, на которых еще держится самодержавная бюрократия.
Но ей что? У нее один девиз: apres nous le dеluge-после нас хоть потоп!
Е. Смирнов.
15.
1839. Казнь Симона Конарского, польского революционера-патриота, пытавшегося поднять восстание в Польше.
16.
1905. Уличные демонстрации в Минске. Прекращение занятий во всех учебных заведениях.
17.
1905. Общая забастовка в Двинске, организованная Р. С. Д. Р. П. и Бундом.
{53}
18.
1879. Игнатий Ивичевич умер от ран в киевской больнице.
1903. Студенческая демонстрация в Томске.
Небольшая демонстрация студентов закончилась страшным избиением. Как протест против насилия полиции, была 20 февраля устроена другая демонстрация. В ней участвовало около 20.000 человек. По требованию демонстрантов, полиция была удалена, после чего были произнесены речи революционного характера.
1904. Вооруженное сопротивление политических ссыльных в Якутске.
При осаде дома, в котором забаррикадировались политические ссыльные, убит Матлахов; Костюшко, Хацкелевич и Медяник ранены.
1904. СПБ. военно-окружн. суд. Процесс Гершуни, Мельникова, Вейценфельда, Ремянниковой и Григорьева, по обвинению в принадлежности к боевой организации партии с. - р.
Гершуни, Мельников и Григорьев приговорены к повешению, при чем относительно Григорьева (предателя) судом возбуждено ходатайство о замене смертной казни каторгою, Вейценфельд - к 4 г. каторги, Ремянникова - к 3-х месячному аресту с отдачей на 3 года под надзор полиции.
Смертная казнь для Гершуни и Мельникова заменена бессрочной каторгой. (см. Григорий Гершуни "Из недавнего прошлого", ldn-knigi)
1905. Манифест, в котором "благомыслящие всех сословий" призываются к сплоченно вокруг престола и к искоренению крамолы. Вечером того же дня издан был высочайший рескрипт на имя мин. вн. дел Булыгина о созыве народных представителей.
1906. Лейт. Шмидт приговорен к смертной казни через повешение.
19.
1861. Освобождение крестьян.
19 февраля 1861 г. принадлежавшие помещикам крестьяне были освобождены от крепостной зависимости. Освобождены они были с землею, но полученную в надел землю должны были {54} выкупить у помещиков. При крепостном праве крестьяне обычно работали на помещика 3 дня в неделю; поэтому землею они пользовались в таком количестве, которое можно обработать в остальные 3 дня. При освобождении крестьяне получили не все земли, которыми владели прежде. Как велики были отрезы или отбои от крестьянских земель, мы можем судить на основании сведений о размерах крестьянского землевладения до 1861 г. и после освобождения крестьян: