Домой её везти было нельзя — и ещё через день она вошла в гараж, и через минуту он брал её в стоящей на приколе машине.
Было очень неудобно и ещё больше — стыдно за свою нищету. Стыдно до самого последнего момента, когда они рассоединились.
Лейла лежала, свернувшись калачиком, на заднем сиденье и гладила рукой чехол, смотря в потолок. Он, стряхнув пепел сигареты на пол гаража, придвинулся.
Глаза девушки светились счастьем.
Это было настоящее, неподдельное счастье — тут он не мог обмануться. Лейла была счастлива. Глаза её светились, и он перестал думать о том, что это существо из иного мира, и его битая машина, наверное, первое изделие советского автопрома, в котором она оказалась.
Всё было не важно.
Она взяла у него сигарету и затянулась.
— Ты, правда, хотел продать?
— Что — гараж? — Зон удивился тому, как она читает его мысли.
— Нет — это.
Она обвела рукой внутренность «Москвича», как обводил рукой Иона чрево кита.
— Надо, хоть и не хочется. Дед очень любил машину. Как жену, нет, серьезно. Что ты хочешь, Восток — ты сама должна понимать. Дед сам чехлы шил, мыл с мылом. И мне в детстве было так уютно в ней, я помню, как дед меня возил на юг…
— Хочешь, я устрою?
— Что устоишь?
— Я найду покупателя.
— Думаешь, купят?
— Я знаю одного — у него ностальгия, он как раз «Москвич» искал. Горбатый, именно горбатый. Правда, переделает его, конечно.
И она начала одеваться.
Жаркий ветер мёл тегеранскую улицу. Красную Армию уже давно выводили отсюда, и почти вывели — туда, где гремели пушки. Армия, вернее, уже теперь только пограничники шли к бывшей границе, которая вновь стала настоящей, чтобы поднять зелёно-красные столбы с гербами.
Только они, путешествующие с казённой подорожной, задержались в полувоенном городе. Капитан Рахматуллин дёрнул переводчика за рукав:
— А это, спроси, сколько это стоит.
Переводчик залопотал что-то, и мальчик ответил пулемётной очередью раскатистых, как персидские стихи слов.
— Он спрашивает, мусульманин ли ты?
— Скажи, что мусульманин.
Переводчик, перебросившись с мальчишкой парой уже коротких фраз, сказал:
— Тебе тогда скидка, — любая вещь в одну цену. Если три возьмёшь, то дешевле.
Рахматуллин показал на ковёр — мальчишка кивнул. Тогда он выбрал ещё два, и достал из кармана мятый ком английских фунтов.
Третий ковёр Рахматуллин взял просто так — перед отъездом деньги было девать всё равно некуда.
Этот третий ковёр был неважный — тонкий, потрёпанный, неясного цвета, не то зелёный, не то фиолетовый.
Ковры свернули, и понесли покупки в машину.
— Нет, сдачи не надо, всё, хватит, скажи ему, чтобы заткнулся — и они вышли с переводчиком в пыльный мир персидского базара.
Наутро он уже лежал на своих тюках в брюхе «Дугласа», что нёс его на север.
Он не слышал, как кричит и стонет мальчишка, которого бьет коваными сапогами хозяин лавки, вернувшийся домой после долгой, пропахшей опиумом, ночи. Как воет этот старик, ещё не веря в пропажу. Рахматуллин не видел, как плачет торговец, размазывая по щекам скудные слёзы, как вытаскивает он кривой древний меч из-за полок, и, нацелив его в живот, хрипя и надсаживаясь, наваливается на остриё.
И конечно, он бы не понял, о чем переговариваются между собой трое высоких, чернобородых мужчин, обступивших труп старого хозяина лавки.
Ничего этого не знал Рахматуллин, самолёт вёз его обратно на Родину, жизнь совершала новый виток, и он ощущал свою силу и власть — силу воина и власть подданного великой империи, побеждающей в великой войне.
У него было своё предназначение — и в нём уже не было места этим людям.
Их сдувало из памяти, как песок сдувает ветром.
Капитан засыпал и пытался представить, как, состарившись, играет с внуками на ковре, и они ползают у его ног, будто слепые щенки.
Лейла вылезла из машины, ёжась от сырого ноябрьского воздуха. Дверь чёрного, похожего на кубик, «Гелендвагена» открыл чернобородый.
Лейла поклонилась ему — правда, чуть заметно: не дома. Хотя в Москве ничем никого уже не удивишь.
— Да, именно там, господин. Это — у него в машине, заднее сиденье.
— Он знает?
— Ничего не знает.
— К тебе приедут, привезут деньги. Нужно, чтобы он ничего не узнал… Нет, убирать не надо — мы потеряем время и оставим следы, — ответил чернобородый на незаданный вопрос. — Кстати, как он тебе?
Лейла вспомнила пыльный гараж, где пахло кислым и тухлым.
— Ублюдок, — ответила она брезгливо.