Любопытный Филин задумался над такой метаморфозой. Дело облегчалось тем, что заместитель директора жил по соседству. Филин, таясь по одну сторону рампы, присутствовал на ежедневных выходах содомника в мир.
Каждое субботнее утро Пли выходил на свой балкон с ворохом свежих газет. Приветствовал пустой, с парой изломанных скамеек и шеренгой рыжих саженцев двор строгим хозяйским взглядом. Филин уже не мог представить соседа без озабоченного взора, радеющего за порядок в подъезде, в прилегающем квартале, в стране в целом. Находясь по утрам, как мерещилось Филину, в безысходном лирическом настроении, сосед внимательно просматривал городские, молодежные, отраслевые и центральные газеты — он оказался самым активным подписчиком местного почтового отделения. За чтением периодики Пли проводил — жена выдала — свой общественный досуг с тех пор, как безуспешно закончил высшее учебное заведение.
Шевеля полыми губами, Степаныч часто протягивал руку к вазочке со сластями. Над ним и вазой по субботам постоянно вились должностные зеленые мухи.
Какое живое удовольствие настигало его, когда он обнаруживал в газете то, что искал. Опять-таки по секрету жена выдала, что ждал он фельетона, критической реплики, жалобы. Наткнувшись на материал такого рода, он откидывался на спинку кресла и застывал в истоме.
На сладком пористом лице содомника появлялась выстраданная радостная улыбка — он смаковал. Сначала прочитывал не спеша — как объедал — все вокруг материала, посасывая леденец, потом приступал к главному.
Переполнявшее соседа чувство торжества за публичное осмеяние порока мешало праздновать в одиночку. Филин чувствовал, как хотелось Пли поделиться открытием очередного беспорядка, и горе тому, кто не успевал скрыться. Пли хватал газету и делал движение сороки с жестяными крыльями — пытался подлететь к жертве через двор.
— Молодой человек! — орал он. — Вы не читали? Каковы мерзавцы! И это у нас!
— Что? — вопрошал агнец жертвенный, кляня себя за безволие.
— Сегодняшний фельетон Прохорова читали? — надежда фонтанировала в голосе соседа.
— Нет, — слышал он всякий раз прелестную полноту отрицательного ответа. Пли успевал влепить вдогонку слова, полные коммунального сарказма и караульного задора:
— Ах, я совсем забыл — вы газет не читаете! Вы их пишете!
Петр Иванович однажды после такого крика не захотел даже на улицу выходить. Неожиданно для себя он сел и стал писать портрет дворового шепталы и квартального параграфолюба, предварительно мысленно извинившись перед русскими классиками, заполняя невинный листок.
Голова Пли при верхнем прямом освещении вытягивалась в меридиональном направлении и сильно расширялась к нижней, жующей части, или, как ловко отметили в народе: голова — где думать — клинышком, где жевать — мешочком. Обтекаемая ее форма ласкала взоры самые требовательные. Конечно, это уже из области фантазии, но Филин предполагал, что и мысли у Степаныча были правильные, повторяющие очертания черепа. Мысли выстраивались по раз и навсегда заведенному порядку, где старшая отвечала за среднюю, средняя — за младшую, а младшая — за еще не родившуюся.
В самой верхней части головы при участливом наблюдении Филин обнаружил лоб — явление, в силу ношения шляп и кепок с козырьками, сезонное. Нельзя было сказать, что он рассекался тягостными морщинками вселенских забот и мировой печали. Напротив, внешняя оболочка точно отображала движение внутреннее. Последнее находилось в состоянии младенческого покоя. Лоб Пли, на зависть сверстникам, был бел и гладок, как яичная скорлупа, а кроме того, он служил игровым полем для бровей при выступлениях в коллективе.
Глаза соседа поражали Филина. Они были потухшего серого цвета, цвета пепла лугового костра. Маленькие, напряженные и негибкие, они самой природой предназначались для досмотра, присмотра, осмотра — смотровые щели, а не глаза, сработанные по спецзаказу. Они замечали ничтожный беспорядок, малейшее отклонение от правил поведения, ношения, нахождения, реагируя на них, как бык на красный лоскут.
Обычно он дочитывал фельетон и задумывался. Летний ласковый ветер игриво полоскал его махровые штаны, сметанные из индийских полотенец, бретельки трикотажной майки перекрутились в сердцах — и этот маленький беспорядок в утреннем туалете Пли как бы вносил дисгармонию в чуткое утро.