Предки вьетов, известные в исторической литературе под названием лаквьеты, занимали территорию, которая представляла собой перекресток многочисленных миграций рас и культур. Цивилизация лаквьетов — это результат взаимовлияния и взаимопроникновения культур некоторых южномонголоидных племен, пришедших из бассейна р. Янцзы, и протомалайских племен, очевидно имевших океанистское происхождение. Смешение это происходило в бассейне р. Красной на последних этапах позднего неолита и в начале бронзового века, раньше того исторического периода, когда началось проникновение переселенцев из арийской Индии и Китая. В начале своего существования лаквьеты в течение долгого времени находились под культурным и политическим влиянием Срединной империи (II в. до н. э. — X в. н. э.). Были ли вьеты ассимилированы, были ли китаизированы их политические, идеологические, духовные концепции, или вьеты смогли сохранить самобытность своей культуры? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо, прежде всего, отметить дуализм традиционной вьетской культуры.
До середины XX в. в городских центрах вокруг королевского двора и мандарината культура в сильной степени была насыщена конфуцианской доктриной и основана на китайской письменности, этике и морали, в то время как народ в большинстве своем сохранял, укреплял и обогащал свои традиционные обряды и обычаи. Доказательство тому можно найти в системе вьетских календарных праздников, которые сохранили многочисленные элементы земледельческой религии, аграрного культа. Аграрный культ же возник и сформировался, вероятно, с эпохи неолита и закрепился в рамках богатейшего фонда календарных праздников, которые отмечались крестьянами [Le Van Hao, 1961, с. 289]. Их важность состояла в том, что они были средством передачи «верований и практики», которые восходили к древней эпохе, когда на большой территории, включавшей Южный Китай, Индокитай, Индонезию и Северо-Восточную Индию, существовала общая цивилизация. Ж. Седее дал ей название аустро-азиатской, и в ее развитии приняли участие протовьеты-земледельцы — производители бронзовых барабанов и поклонники тотемов.
Религия, метафизический характер мировоззрения в жизни вьетов оставили заметные следы. Примечательно, что сезонные циклы в земледельческом обществе, каким оно было у вьетов, как и календарь сельскохозяйственных работ и праздников, были согласованы или совпадали с режимами изменений в природе. Живя в муссонной Азии, вьетский крестьянин должен был иметь в виду, что сезон дождей, благоприятный для полевых работ, который продолжается примерно со 2-го лунного месяца по 8-й, включает весну, лето и часть осени, а сухой сезон, более короткий, начинается с середины осени и продолжается до следующей весны. Переходы от сезона к сезону, или, сказать по-другому, начало и конец дождей, решающие для возделывания риса, рассматривались как критические периоды. Земля и природа подвергались значительным изменениям: возрождение, разбег и новое начало в первые два лунных месяца и приготовление к вершине «зимней спячки» 8-го и 9-го месяцев. В течение этих «священных» периодов земледельцы замедляли или прекращали работу, или организовывали ее так, чтобы «помешать» неудержимой стихии муссонов и тем самым находиться в гармонии с природой.
Из многочисленного количества праздников нам представляется затруднительным выделить именно те, которые в полной мере отвечали бы нашей задаче описания народных календарных обычаев и обрядов, т. е. те, в которых можно прослезить связь и соотношение их с непосредственной хозяйственной деятельностью (материальным производством) и с социальной структурой, с формами общественного сознания. Проследить эту связь не всегда легко; лишь в некоторых случаях она бывает прямая и очевидная (праздник Тэт).
Например, можно ли говорить о «хозяйственной основе» праздника Двойной десятки в ноябре (по григорианскому календарю) или, например, праздника Холодной пищи. Совершенно правильно отмечают авторы монографии «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы», что «если календарные (и всякие иные) обряды, как правило, связаны с верованиями, то, что здесь первично? Устанавливался ли обряд на основе какого-то уже существующего поверья (в котором, может быть, отразилась какая-то материальная практика), или, наоборот, поверье возникло как некая интерпретация, некое осмысление практической деятельности» [Календарные обычаи, 1973, с. 7]? И наши трудности объясняются тем, что не всегда мы на конкретном этнографическом материале можем четко проследить исторические соотношения обряда и верования.