— Как у тебя со снарядами? — спросил Морозов, пытливо глядя на него.
— Половина боекомплекта, товарищ начдив. Одним словом, неважно.
— Смотри береги! — Морозов кивнул головой в сторону Львова, откуда доносились басистые звуки тяжелых орудий. — Слышишь, с чем драться придется?.. Ну, ладно, езжай… Постой, а это что у тебя? — Морозов недоуменно смотрел на сапоги командира с огромными трехгранными шпорами.
Чувствуя на себе насмешливый взгляд, Гобар смущенно пожал плечами:
— Я свои поломал, товарищ начдив, а эти ребята под Радзивиллами в замке с рыцаря сняли.
— Вот как! — сказал Бахтуров, усмехнувшись. — Шпоры, видать, знаменитые. В Палестине, наверно, бывали.
Гобар, улыбаясь, взглянул на Бахтурова.
— Что же делать, товарищ комиссар! Других ведь нет.
— Ну, ну, носи, — сказал Морозов. — Только смотри коня не покалечь.
— Разрешите ехать, товарищ начдив?
— Езжай.
Гобар высоко занес ногу, стараясь не зацепить колючей шпорой круп лошади, и, опустившись в седло, поскакал к батарее.
— Толковый командир, — глядя ему вслед проговорил Бахтуров.
— Командир хороший, — подтвердил Морозов уверенно. — Правду сказать, Павел Васильевич, когда стали прибывать к нам эти красные офицеры, я на них не очень надеялся. А вышло обратно. Комсомольцы! Гляди, как дело поставили. Толковый народ!
— Смена наша, — заметил Бахтуров.
Морозов вынул кисет и не спеша свернул закурить.
— Ну, поехали, Павел Васильевич.
Морозов стал спускаться с пригорка. Но не успел он ступить двух шагов, как из чащи леса прогремел выстрел, и черная папаха начдива, взметнувшись птицей, упала в траву. Морозов рывком повернулся. Вторая пуля скользнула по его крутому виску.
— Пригнись! — крикнул Бахтуров.
Он схватил Морозова за плечи и увлек его под пригорок.
Неподалеку, в кустах, перебросив через плечо карабин, Гуро торопливо садился на лошадь.
Абрам, пригнувшись, бегом подвел лошадей.
Морозов разобрал поводья, вскочил в седло и огляделся. Широкое шоссе, уходившее в глубину леса, было пустынно. Кругом стояла тишина. Только со стороны Львова попрежнему слышался гул канонады.
Послушать бойцов набилась полная хата народа. Харламов сидел за столом среди стариков и при свете коптилки читал вслух газету. Кузьмич примостился рядом с ним на лавке у открытого окна, — они читали по очереди, — и молча поглядывал поверх очков на собравшихся.
— Так вот, товарищи крестьяне, тут дюже ясно написано, — сказал Харламов, прерывая чтение и прикурив от коптилки. — Слушайте!
Он вновь погрузился в газету и начал читать:
— «Рабочий и работница, крестьянин и крестьянка должны понять и почувствовать, что война с Польшей есть их война, есть война за независимость социалистической России, за ее союз с социалистической Польшей…»
— Вот, стал быть, как! Понимаете? — спросил Харламов, оглядывая сидевших против него стариков.
— Чудно. Кхм… — сказал старик в латаной свитке, — как это так понимать? Война и, обратно сказать, союз? Давай объясни эту политику.
— Я, товарищи крестьяне, сам-то дюже хорошо это понимаю, — сказал Харламов, отирая вдруг взмокший лоб и бросив быстрый взгляд на лекпома, словно прося у него поддержки. — Ну, хорошо, постараюсь зараз вам объяснить. Тут, стал быть, так. Кто в Польше у власти стоит? Ну?
— Известно кто — паны, — сказал старик в латаной свитке.
— Правильно, — кивнул головой Харламов. — Стал быть, капиталисты, эксплоататоры. А у нас кто? Сами трудящие. Вот мы, Красная Армия, зараз и воюем за то, чтоб и в Польше были у власти трудящие. Тогда у нас и будет с ними крепкий союз. Понимаете?
— Факт! — авторитетно ввернул задремавший было лекпом.
— Ты, товарищ, там еще одно слово читал. Непонятно, чего оно обозначает, — сказал из темноты чей-то голос.
— Социалистическая? — спросил Харламов.
— Вот-вот!
— Ну, это слово, как бы сказать, обозначает, что земля, фабрики там, заводы находятся в руках самого трудящего класса. Обратно сказать, сами трудящие хозяйствуют и своим государством управляют. Понимаете? Вот вы, товарищи, под панами были и еще хорошо сами не знаете, что такое есть советская власть, а наши мужики хорошо понимают и оберегают ее. Они, как мы, фронт прорывали, здорово нам помогли, а потом в набат ударили, чтоб все выходили помогать Красной Армии. А почему? А потому, что они фактично убедились, что такое есть власть трудового народа. — Харламов порывисто повернулся к сидевшему с края стола старику в холщевой рубашке и сказал укоризненно: — Эх, дядя! Мы жизнью для победы рискуем. И даже вовсе об этом не думаем. А ты о хлебе вопрос задавал. Берут — стал быть, надо. Власть-то она своя. Зачем ей зря мужика обижать? Ты постой, вот достигнем победы — и такая жизнь настанет, что ты даже и подумать не можешь. А зараз, конечно, трудно живется. И холодно и голодно, но не сомневайся, отец, советская власть свое докажет. Гляди, как еще заживешь! Мы вот панов с Украины прогоним, мужиков, которые победней, на хозяйство ставить начнем. У нас линия такая, чтобы всем богато жилось… Только еще много гадов вокруг нас ходит, палки нам в колеса вставляют… — Харламов умолк, отер обильный пот на лице и подвинул газету поближе.