— Она на дежурстве в околотке.
— Что ж пустое толковать! А ну, давай, пошли как-нибудь.
Под одобрительный гул Панкеев пустился по кругу.
— Ишь ты! Вот это да! — раздался чей-то голос.
— А ведь почти сорок раз раненный! — подхватил Харламов.
Он гикнул и пустился следом за командиром полка.
Панкеев, отдуваясь, вышел из круга.
— Ну вот, — встретил его Бочкарев, — а говоришь… Лучше молодого танцуешь.
— Я это дело люблю.
— Арсений Петрович, не зайдем ли в штаб на минутку? — предложил Бочкарев.
— Зайдем, — согласился Панкеев.
Они прошли площадью мимо старой замшелой колокольни, видавшей времена Богдана Хмельницкого, и вышли на пустынную улицу. Навстречу дул сухой теплый ветер. За лесом тускло поблескивали зарницы.
— Знаешь что, Арсений Петрович? — помолчав, заговорил Бочкарев. — Я все хотел поговорить с тобой относительно Гобаренко. Скажи, ты за ним ничего не замечал?
— За Гобаренко? — Панкеев внимательно посмотрел на комиссара. — Да нет, ничего, — сказал он, пожимая плечами. — А что?
— Видишь ли какое дело. Я к нему все время приглядывался, и, понимаешь, не нравится мне его работа за последнее время. Тебе не кажется странным, что почти при каждом серьезном поручении у него что-нибудь да случается?
— А с кем не случается! У меня вот тоже случилось под Дзионьковом. На ошибках учимся, Павел Степаныч. А так Гобаренко очень даже деловой и услужливый человек, — возразил Панкеев.
— Да нет, ты постой. У тебя, командир, дух противоречия какой-то. Я серьезно говорю. Ты заметь, что все эти случайности нездорово отражаются на боевой жизни полка. Ну, со снарядами считать не будем, тогда на него напали. Я имею в виду два последних случая — не получили муку и патроны. А я проверял — во всех полках получили, только у нас нет. Ну, чем это объяснить?
— Да-а… — протянул Панкеев. — Сильно. А мне ни к чему было. А потом он, помнится, сам говорил, что еще успеет получить.
— Так вот, — продолжал Бочкарев. — По-моему, это дело надо немедленно передать в особый отдел.
— Хорошо, — подумав, сказал Панкеев. — Правильно говоришь. Так и сделаем…
Они вошли в штаб. Здесь их ждала телефонограмма, подтверждающая дневку на завтра.
— Ты что сейчас думаешь делать, Павел Степаныч? — спросил Панкеев.
— Пойду к бойцам. Есть кой-какие дела.
— А я, пожалуй, останусь — приказы просмотрю.
— Ну, ну. Бывай, Арсений Петрович! — Бочкарев кивнул Панкееву, вышел на улицу и, тихо звеня шпорами, направился вниз села, откуда едва слышно доносились пиликающие звуки гармоники.
На улице посветлело. Молодой, словно вымытый, месяц, выйдя из матовой паутины облаков, плыл над верхушками тополей, отражаясь в чуть рябившем под легким ветром широком пруду.
Внезапно совсем рядом, за густыми кустами акаций послышались знакомые голоса.
Бочкарев остановился и невольно прислушался.
— Ну да, все вы так, мужики, говорите. На словах-то вы как на гуслях, — недоверчиво говорил молодой и бойкий женский голос. — Вам бы только урвать и удрать. Знаем. Не в первый раз, ученые.
— Будьте без сомненья, Авдотья Семеновна, — с убеждением говорил другой голос, тонкий и сипловатый видимо принадлежавший немолодому уже человеку. — Пусть какой другой обманываеть, а мое слово верное. Раз сказал — значит точка. В жизни от меня никому обману не было. Зачем грех на душу брать! Я верно говорю. Да и не в этакое время живем. Сейчас каждый должен быть чистый и сердечный человек.
— А драться не будете? — после некоторого молчания тихо спросил женский голос.
— И зачем вы такие слова говорите, Авдотья Семеновна! Да рази можно бабу бить! Нет, я такому свинству не привержен.
— И любить будете?
— До могилы, Авдотья Семеновна… А что я много старей вас, так вы не сомневайтеся, это ничего не доказываете В строгости жизни себя оберег, молодому не уважу… Ну, как? — голос слегка дрогнул. — Значит, согласные?..
Бочкарев усмехнулся, покачал головой и, стараясь не шуметь, тихо пошел вниз по улице.
На площади попрежнему стояло веселье. Девушки и молодые бойцы, взявшись за руки, водили хоровод.
звенел, разливаясь, тенорок запевалы.
дружно подхватывал хор молодых голосов.
Бочкарев подошел, увидел в центре круга Сашеньку, руководившую хороводом, и, подивившись в душе на неутомимость девушки, огляделся вокруг. Красноармейцы постарше расположились на бревнах около старого сруба.