— Ильвачева не видали, товарищи? — спросил он, подходя к сидевшим бойцам.
— Только сейчас здесь ходил, — откликнулся боец в опущенном шлеме. — Я пойду пошукаю.
— Сидайте с нами, товарищ комиссар, — сказал Назаров, быстро подвинувшись.
Бочкарев присел подле него.
— Ну, как они, дела, товарищ Назаров? — спросил он, повернувшись к казаку и вынимая из кармана кисет с табаком.
— Ничего дела, товарищ комиссар. Интересуюсь, далеко ль ищо нам итти?
— А ты разве на митинге не был?
— В наряде стоял.
— Пойдем туда, куда товарищ Ленин, партия прикажут. А сейчас наша задача выбить панов с Украины… А ты что, по дому опять соскучал?
— Ой, нет, товарищ комиссар! Темный я тогда был человек. Раз ошибся, больше не ошибуся. Понимаем, за что воюем. За такое дело можно и жизни решиться.
— Правильно, — сказал Бочкарев, весело взглянув на него.
— Товарищ комиссар, а верно гутарят — в шестьдесят втором полку двух бандитов поймали? — спросил Назаров, беря предложенный ему кисет Бочкарева и свертывая папироску.
— Верно. А что?
— Я хочу сказать несколько слов за курей, что покрали вчера. Мужики дюже обижаются. Произошел этот случай в расположении третьего эскадрона. И вот, к слову сказать, примечаю я там одну парочку. — Он многозначительно глянул вокруг и, понизив голос, сказал: — Первый, значит, Пацулло.
— В английской шинели? — спросил сидевший слева боец.
— Он самый.
— И еще его дружок в кожаной куртке? — спросил тот же боец.
— Так ты дай сказать! — Назаров укоризненно пожал плечами. — Ведь я же начал. Всегда кто-нибудь выскочит.
— Опоздал, друг, с сообщением. Их еще в обед взяли. Так, товарищ комиссар?
— Так. Я их допрашивал. Оказались махновцы, сукины дети… Вы, товарищи, хорошенько присмотритесь к некоторым нашим бойцам из новеньких, — продолжал Бочкарев, сердито покашливая. — Очень возможно и даже наверно, что, кроме двух этих бандитов, к нам пристали еще разные гадины. Всю эту заразу, разлагающую наши ряды, надо выжечь каленым железом.
— И так уж в оба смотрим, товарищ комиссар, не раз предупреждали, — сказал Назаров. — Да за всем разве усмотришь, когда без передышки в бою или походом идем!
— Как я понимаю, товарищи, среди нас безусловно завелись паразиты, — начал деловым тоном боец в черной кубанке. — Я стал примечать, что повелось это, как еще к Умани подходили. Помните, случай был с хуторским мужиком? У меня и тогда догадка была. На старых бойцов, конечно, нет подозрения. Все ребята свои, не первый год знаем. Ну, насчет сена — это, конечно, другой вопрос. Нельзя ведь, когда кони голодные.
— И насчет сена всегда можно договориться, — заметил Бочкарев.
— Это конечно.
Они помолчали.
— Чего я ищо хотел сказать, товарищ комиссар… — заговорил Назаров. — Вон мы почти голыми руками воюем, а у них и еропланы и батарей сколько… Под Дубно с Семеном Михайловичем, с товарищем Ворошиловым семнадцать раз подряд в атаку кидались, сколько бойцов там оставили. Где, в какой войне видали такое, чтоб на одном дню семнадцать раз в атаку ходить!
— А что ты хочешь этим сказать? — спросил Бочкарев.
— А я то желаю сказать, что кабы все это кто описал, чтоб другие, молодые, для которых мы энту жизню завоевываем, почитали бы и сказали: «Да, вон какие они были, буденновцы!» И помянули нас хорошим словом и поклонились бы нам.
— Об этом не беспокойся, товарищ Назаров, — с лаской в голосе сказал Бочкарев. — Партия большевиков нас не забудет. Будут о нас и книжки писать и песни слагать…
— Вот это правильно, — заметил боец в черной кубанке. — А то наша Конная армия на всех фронтах геройски отвечает. Всю контру позагоняли в Черное море, а теперь вот до панов добрались…
Со стороны кто-то подошел большими шагами, и бодрый голос Ильвачева спросил:
— Вы меня требовали, товарищ комиссар?
— Да, — сказал Бочкарев. — Надо потолковать кое о чем.
Он поднялся, взял Ильвачева под руку, отвел его на несколько шагов и начал что-то тихо говорить ему, изредка поглядывая по сторонам.
Со скрипом и грохотом в село медленно входил огромный обоз. Были видны лишь две-три передние подводы, все остальное тонуло в густом облаке пыли. Слышались сонные крики подводчиков, усталая ругань.
Обоз проскрипел по раскаленной солнцем сельской улице, перевалил через пересохший ручей и вышел на площадь. Передние остановились. Ехавший впереди босой мужик с всклокоченной бородой, в длинной, до колен, серой от пыли рубахе не спеша слез с телеги, подошел к лошади и деловито поправил хомут.