Теперь, казалось, вся степь шевелилась. Всюду, куда хватал глаз, сплошными колоннами двигалась конница.
— Не пойму я, что делается, — сказал солдат, недоуменно пожимая плечами. — И как, скажи, этот Мамонтов в Таловую попал? Вчера еще говорили, что наши держут фронт под Усть-Медведицкой… Это сколько же отсюдова верст? — он потер лоб. — Ну да, верст поболей сотни… Значит, опять в тыл к нашим прорвался. — Солдат повернулся к Сашеньке и пояснил: — Прошлый раз, летом, он до самого Тамбова дошел. Сколько народу побил, повешал! Поезда под откос пускал. Все церкви ограбил.
— А откуда вы его знаете? — спросила Сашенька.
Солдат мрачно усмехнулся. В его глазах загорелись недобрые огоньки.
— Как мне его, вражину, не знать! — заговорил он, сдвинув брови. — Я ж у него в плену был… Ногу-то под Царицыном прошлый год потерял…
— Ох, господи милостливый, — вздохнула старушка, — и когда этому конец будет? Тут с одной дорогой страху на всю жизнь натерпишься… И как это, доченька, тебя одну в этакое время отпустили, красавицу такую? — обратилась она к Сашеньке, которая, склонив голову и перебирая перекинутую через плечо косу, глядела на солдата. — Вот, поди, у матери твоей сердце-то по тебе ноет! В этакий-то путь — и одна!
Легкая тень прошла по лицу Сашеньки.
— А у меня мамы нет. Я с трех лет без мамы, — тихо сказала она.
— Ах ты, родненькая моя сиротинка, с кем же ты росла-то? — растроганно моргая, спросила старушка.
— Да как же папаша отпустил-то тебя?
— Бабушка больная. — Сашенька вздохнула. — Одна живет, и воды некому подать напиться. Дедушка-то в прошлом году умер… А я привыкла. Я год в коммуне работала — и косила, и пахала, и коров доила.
Старушка в удивлении развела руками.
— Ах ты, моя желанная, а я думала, какая холеная барышня едет.
Сашенька отрицательно покачала головой.
— Нет, бабуся, я словно спичка была, а как пошла работать, так и растолстела… Молочных продуктов было вволю — молоко, сметана… А сливки! — Сашенька даже зажмурилась. — Да я каждый день, сколько хотела, столько их и пила.
— А работы много было? — спросил солдат.
— Ну еще бы! Летом в два часа утра встанешь — шесть коров подоить надо, коровник убрать. Если покос — бежишь косить. Если покоса нет — в огороде копаться. Я там и секретарем была. Ну, а зимой учительствовала… А какое я раз варенье достала! — Сашенька оживилась, глаза ее заблестели. — Пять банок на чердаке нашла. Видно, какая-нибудь монашка спрятала. Там раньше монастырь был.
— Так ты еще и учительствовала? — несколько помолчав, спросила старушка.
— Да. С прошлого года. Папе помогала.
— Ах ты, моя милая, сама-то ты еще дитя.
Сашенька, улыбаясь, поправила волосы.
— А как страшно было, бабуся, в первый раз входить в класс! — заговорила она. — Подойду к двери и опять отойду. Сердце так и выскакивает. А потом, как вошла, как позанималась один день… ребятки хорошие… ну, словно всю жизнь занималась с ними…
Сашенька замолчала и посмотрела в окно. Смеркалось. Поезд, притормаживая, медленно подходил к полустанку.
— Батюшки! — всплеснув руками, вдруг вскрикнула Сашенька. — А где же тот парень девался, который все смешил нас?
— Да я и на станции его не видал, — сказал солдат. — Но, кажись, пропасть не должен. Не из таких он.
— А я видела! Как мы в поезд садились, солдатики его повели. Руки назад скрутили, а он кричит, знай, — быстро проговорила сидевшая в углу толстая баба в платке.
— Будет врать-то! — рассердился солдат. — Экий народ! Не зря тебя вахмистр дурой обозвал. Дура и есть!
— От дурака и слышу, — равнодушно сказала баба, зевнув во весь рот.
Она прикрылась платком, пробормотала что-то и притихла.
— А ну, граждане, как у вас? И что у вас? — послышался в дверях веселый Митькин голос.
— Вот легок на помине! Долго проживешь, — с довольным видом сказала старушка.
— Я, мамаша, и тонул и в огне горел, мало на том свете не был, а все живой остался! — Митька усмехнулся, сморщив курносый, обсыпанный веснушками нос.
— Где пропадал? — спросил солдат.
— В разведку ходил.
— Чего?
— В разведку, говорю, ходил. Вот и трофей взял. — Митька с трудом вытащил из кармана новенький офицерский бинокль.
— Где взял-то? — изумился солдат, с восхищением оглядывая широкоплечую, еще не развитую, но обещающую стать богатырской Митькину фигуру.
— Где взял, там меня теперича нет, — важно сказал Митька.
— Ну и орел!
— У нас, у буденновцев, все орлы. Ворон мы не держим. Они нам без надобности.