— Соскучал, значит, по своим?
— Три месяца не видался.
— Та-ак… А седло зачем?
— У нас так уже заведено: как в госпиталь, так и седло с собой берешь, чтобы не пропало, а легко раненный и оружие берет. Другой такой буденновец лежит, а у него под койкой и седло и шашка с винтовкой, а под подушкой гранаты, ну и другая всякая разная мелочь, — пояснил Митька.
— Непорядок это, — строго заметил солдат. — А врачи чего смотрят?
Митька усмехнулся и подправил под кубанку упавший на нос задорный вихор.
— Что врачи! Врачи нашего брата шибко уважают. Один меня все порошками кормил. Горькими. Надоедал, покуда я ему шутя гранатой не погрозился, ну, а… — Митька не договорил.
За окном полыхнула яркая зарница. Заглушая звуки идущего поезда, прокатился тяжелый грохот.
Они переглянулись и посмотрели в окно. В мутной мгле трепетало огромное зарево.
— Это он, гад Мамонтов, — скрипнув зубами, сказал солдат.
Митька с удивлением посмотрел на него.
— Ну? Откуда ему здесь быть?
— Да я его вот как видел, — солдат показал рукой. — Совсем рядом проехал. А разве ты его не видел?
— Я ж под вагоном лежал. Да нет, может, ты обознался?
— Я его знаю.
Митька в раздумье покачал головой.
— А я думал — Шкуро́. Там, на станции, шкуро́вцы были. Волчья сотня. У них на рукавах знаки такие… Ну, раз Мамонтов здесь, то, как пить дать, Семен Михайлович где-то поблизости. Эх, кабы знать!
— А кто такой Семен Михайлович, Митя? — спросила Сашенька.
У Митьки брови полезли на лоб.
— Эва! Старое дело, новый протокол! А? Семена Михайловича не знает! Чудно! Да ты что, с неба свалилась?
— А откуда ей знать? — резонно заметил солдат.
— Семен Михайлович Буденный есть первый красный герой и лихой командир нашего конного корпуса! — бойко отчеканил Митька. — Да мы с ним, с Семеном Михайловичем, сколько уж раз этого Мамонтова гоняли и били. И того, что меня поранил, генерала Толкушкина тоже лупили. Семен Михайлович тогда самолично Толкушкина в речку загнал. Толкушкин-то коня бросил и в камыши убежал. А Семен Михайлович коня его словил и себе взял. Добрый конь. Казбеком звать. Так теперь и ездит на нем… А меня аккурат в том бою и поранили.
Митька замолчал, вытащил из кармана кисет с махоркой и, сильно волнуясь, чело почти никогда с ним еще не случалось, стал крутить папироску.
— А я, товарищ, пожалуй, на следующей остановке сойду, — сказал он солдату.
— Зачем?
— Чую, что Семен Михайлович где-то поблизости.
— Уверен?
— А как же!
— Смотри, к Мамонтову не попади.
— Не таковский.
Зарево за окном разгоралось все шире, колыхаясь и охватывая горизонт. Временами ослепительным фейерверком взлетали в небо яркие брызги огня, и тогда раскатывался глухой, потрясающий окрестности грохот.
В окно настойчиво постучали. Федя, — он всегда спал одним глазом, — проснулся и, вскочив с лавки, подбежал к окну.
— Кто? — спросил он.
— Я. Открой, Федя! — послышался густой голос Зотова. — Будите Семена Михайловича.
Хлопнув дверью, Федя выскочил в сенцы. В хате было темно. Адъютант торопливо чиркнул спичку. Спичка зашипела, распространяя едкий смрад, загорелась синеньким огоньком. Адъютант зажег свечку и, быстро натянув сапоги, побежал будить Семена Михайловича.
Следом за ним в горницу вошел Зотов.
Буденный, одетый, стоял у стола.
— Разрешите?.. Товарищ комкор, получен приказ, — сказал Зотов. — Мамонтов прорвался на Таловую. Корпусу приказано войти в преследование.
Семен Михайлович быстро взглянул на него.
— Вызови ко мне начдивов и комбригов, — сказал он спокойно.
— Уже послано, товарищ комкор.
Буденный посмотрел на часы. Было без четверти шесть. За окнами начало светать…
В горницу входили командиры. Первыми, в сопровождении комбригов, пришли Апанасенко, начальник 6-й кавалерийской дивизии, осанистый, важный на вид человек с небольшими голубыми глазами на полном бритом лице, и политком Бахтуров, богатырского роста красавец, донской казак, в прошлом народный учитель, славившийся в корпусе как лучший оратор и красноармейский поэт. Следом за ним, высоко неся голову, быстро вошел невысокий подтянутый человек с монгольскими усами на скуластом лице — начдив-4 Городовиков Ока Иванович. Он был в серой смушковой папахе и кожаной куртке, крепко перехваченной боевыми ремнями. Несколько позже вошли комбриги: высокий худощавый Тимошенко; толстый, как бочка, Маслак, с опухшим хитроватым и красным лицом, и Мироненко — донецкий шахтер, ранее никогда не служивший и ничем не командовавший, но тем не менее обладавший отменной дисциплинированностью и гвардейской выправкой. Тимошенко и Мироненко сели рядом. Маслак медведем пролез в уголок, сел отдельно на скрипнувший под ним табурет, сложил пухлые руки на большом животе и, помаргивая заплывшими, сонными глазками, приготовился слушать.