Харламов присел на корточки подле костра, широко растопырив, протянул вперед озябшие пальцы.
Бойцы подходили на огонек посушиться. От шинелей повалил густой кислый пар.
Шлепая по грязи и таща подгнивший ствол дерева, к костру подошел Миша Казачок.
— Садитесь, братва! — предложил он радушно.
— Ай да Миша! Славно! Вот это уважил! — весело заговорили бойцы, подсаживаясь поближе к огню.
— А что, товарищи, надолго стали? — спросил боец в черной кубанке.
— Командир говорил, что нам приказали в резерве стоять. Четвертая дивизия пошла на прорыв. Слышишь, какой бой идет? — сказал взводный Чаплыгин, смуглый большой человек, недавно заступивший на место Сачкова.
— Куда ж мы теперь двинем? Смотри, сколько дорог. Целых три, — показал боец на развилку с часовней.
— Зараз мы как тот богатырь на распутье, — сказал Харламов.
— Какой это богатырь?
— Картина такая. В Ростове видал. Вот он, значит, остановил коня у трех дорог, аккурат перед камнем, а на камне надпись. Точно не упомню, а вроде написано так: направо пойдешь — смерть найдешь; прямо — сам жив будешь, а коня потеряешь; налево — сам помрешь, а конь жив останется. Вот он стоит, значит, думает.
— По какой же он дороге поехал?
— Не знаю. Но думаю так, что по последней.
— Правильно! — сказал боец с седыми усами. — Хреновый был бы он кавалерист, если б конем поступился. Конь — он первый друг, брат и отец.
— А у меня думка такая: не по правой, не по левой нам итти не придется, — сказал за костром чей-то голос.
— Это почему так? — спросил боец в черной кубанке.
— Все здесь останемся. Завели нас на погибель, который день бьемся, а их, гляди, сила какая!
— Это кто ж так говорит? — грозно спросил Харламов. Он приподнялся и увидел за дымом скрюченную фигуру бойца в рваной шинели, прозванного за выбитые зубы Щербатым.
— Ты, заячья душа, понимаешь, что говоришь? — спросил Харламов, сдвинув угловатые брови.
— А что? Я свою мнению высказал, — опасливо проговорил Щербатый.
— Да я тебе, зараза, с потрохами вышибу такое твое мнение!
— А что, я ничего, — захныкал Щербатый, втягивая голову в плечи.
— Что за шум, а драки нет? — сказал сбоку бойкий женский голос. — Что, мальчики, не поделили чего?
Бойцы оглянулись.
Взявшись за бока и наморщив маленький нос, Дуська весело смотрела на них.
— А ну, мальчики, подвиньтесь! Дайте и мне кости погреть. Насквозь отсырела. — Она втиснулась между бойцами и, вздохнув, обеими руками потянулась к огню.
Боец в черной кубанке хлопнул ее по широкой спине:
— Эх, Дуся! Цветик лазоревый!
— Не трожь! — строго предупредила она. — Смотри, Сачкову скажу, он те всыпет Кузькину мать!
— Извиняюсь, Авдотья Семеновна. Я ведь от души, — сказал боец, усмехнувшись.
— Знаем мы вашего брата! А чего вы расшумелись?
— Да вот Щербатый сомневался, как бы нам здесь не остаться.
— Нашли кого слушать. Тоже герой!.. А может, и ты сомневаешься?
— Ну что ты! Я с товарищем Ворошиловым, как немцы наступали, всю Украину до самого Царицына прошел. В каких только окружениях не были. Ничего, вывел он нас. И теперь выведет, — сказал боец с твердой уверенностью.
— Правильно! — подхватил Харламов. — Пока товарищ Ворошилов и Семен Михайлович с нами, мне хоть бы что!.. Выведут. И не в таких переплетах бывали.
— Слыхали, мальчики, что в третьей бригаде этой ночью случилось? — спросила Дуська.
— Ну, ну?
— Паны заставу сняли.
— Как так?
— Часовой заснул. И вот из-за одного человека почти целый взвод пострадал.
— На посту заснуть — гиблое дело, — сказал взводный Чаплыгин. — Правду сказать, ребята, и я в ту войну по этому делу проштрафился. Зато уж так проучили меня, умру — не забуду.
— Расскажу, товарищ взводный, — попросил боец в черной кубанке.
— Что ж, можно, — сказал Чаплыгин. — Дайте уголек.
Он прикурил от поданного ему уголька и сделал подряд две затяжки.
— Так вот как было это дело, — начал Чаплыгин. — Служил я действительную в Гродненском гусарском полку. В Варшаве стояли. Хорошо. Кончил учебную команду и получил чин унтер-офицера. По-нашему — отделенного командира. Отделений на всех нехватило, и мы, несколько человек, остались сверх штата. Таких вицами называли. А тут вскорости германская война началась. И аккурат я тогда в полевом карауле заснул. Помню, сон снился, будто у нас престольный праздник и деревня на деревню на кулачки пошла. Против меня всегда выходил один парень. Егоркой звали, а по кличке Балда. На кулак очень даже крепкий был человек, а на голову чистый дубец. И вот снится мне, будто мы с ним схватились. Я только было хотел сунуть ему под ребро, да поскользнулся, а он как мне по уху вдарит! У меня аж искры из глаз. Мигом проснулся. Глядь, а это вовсе и не Балда, а наш взводный унтер-офицер Пустовойтенко. Очень серьезный был человек. «Ты, — говорит, — такой-сякой, на посту спать? А ну, собирайся, бери коня, поедешь со мной».