— Тю-ю! Митька!
— Лопатин!
— Здорово, дружок!
— Здорово, ребята, — важно сказал Митька. Он бережно положил седло на лавку. — Ух, упарился! Я ее, окаянную силу, — кивнул он на седло, — пятьдесят верст на себе пеший пер. Было пропал за нее.
— Ты как попал сюда, Митька? — спросил Меркулов.
— Так и попал. Ехал поездом с госпиталя. Крестника видел.
— Какого?
— Мамонтова.
— Ну?
— Ага! Он, гадюка, Таловую спалил… Ну, думаю, раз он здесь, так и Семен Михайлович где-то поблизости. И вот, как в воду смотрел, — не ошибся. А вы, ребята, чего тут делаете?
— А вот мироновского барахольщика поймали, — сказал боец в рваной шинели.
Митька подмигнул Харламову, придвинулся к мироновцу и в упор взглянул на него.
— А-а, знаем мы вас, были вы у нас — самовара не стало, — сказал он насмешливо.
— Ты и верно знаешь его? — поинтересовался Харламов.
— Конёво-дело… У Жлобы служил? — коротко спросил Митька мироновца.
Тот бросил на него косой быстрый взгляд.
— Служил. А что?
— Ну вот, точно! Он самый. Известный воряга, — пояснил Митька. — Давайте-ка я его потрясу. А ну, ребята, держите его.
Митька ловко стал шарить по глубоким карманам мироновца, выкладывая на стол золотые часы, браслеты и кольца. Потом он раскрыл патронташ и вытряхнул из него какие-то золотые комочки.
— Эге!.. А ты, видать, парень запасливый, — сказал он, усмехнувшись. — Эвон сколько на старость зубов приберег! Да тут их на целый взвод хватит.
— Это ты где, гад, награбил? — спросил Харламов, с искаженным лицом подступая к мироновцу. — Ну? Говори!
— А чего говорить! Иначе не забогатеешь вовек, ежели временем этим не пользоваться, — сказал мироновец, не глядя на него.
— Не забогатеешь? Так ты, стал быть, шел в Красную Армию за богачеством?
— Вы вот что, ребята: берите себе половину и пустите меня.
Харламов подвинулся к мироновцу. Ноздри его гневно вздрогнули.
— Да ты что, по себе всех меряешь? — заговорил он, багровея. — Ты думаешь, всех можно купить? Мы жизнью для победы рискуем и даже вовсе об этом не помышляем, а ты, гад, что нам предлагаешь? Эх, не привык я лежачего бить. Да и рук не хочу марать о такую заразу. А ну, братва, пошли до сборного места. Там ужо разберутся.
— Стойте, ребята, — сказал Митька. — У меня есть предложение. Вон у Черняка шинель вовсе худая. Надо бы ему заменить. А? Как с вашей точки?
— Да ты, Митька, сам бы сменял. Гляди, какой рваный, — сказал Меркулов.
— Ничего, я покуда так похожу.
— Ну что ж, нехай Черняк берет, — сказал один из бойцов. — Бери все. Вон галифе какие, да и сапоги хорошие.
— Бери, бери, Черняк. Носи на здоровье, — поддержали голоса.
— А ну, раздевайся! — твердо сказал Митька мироновцу.
Бандит, бешено взглянув на него, хрипло спросил:
— А я как же буду?
— На том свете ты и так походишь, — успокоил Митька. — Там одежа без надобности…
Спустя некоторое время они гурьбой вышли из хаты. Дождь перестал. По улице вели толпу пеших мироновцев. На окраине хутора штаб-трубач играл сбор.
В большом купе салон-вагона при свете свечи сидели за столом два человека. Один из них, плотный, крупном роста, в полковничьих погонах, говорил густым уверенным голосом, положив большие волосатые руки на стол. Другой, седоватый капитан, молча слушал его с сосредоточенным выражением на собранном в морщины старом лице.
— Сейчас мы переживаем наиболее острый момент, — веско говорил полковник. — Мы подходим к Москве и должны быть чрезвычайно осторожны в высказывании своих истинных взглядов. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни путей и способов, коими русский народ объявит свою волю. Вот какая позиция должна быть сейчас у нашей печати, Алексей Николаевич. Это установка верховного командования, и тебе, как новому начальнику Освага, надлежит руководствоваться ею. — Полковник развернул лежавшую на столе газету и, взяв красный карандаш, подчеркнул один из подзаголовков. — Тебе знакома эта статья? — спросил он, нахмурившись.
Капитан приподнялся на стуле и, прищурив глаза, заглянул в газету.
— Читал, — сказал он.
— Читал… Ты, капитан, новый человек в Осваге, поэтому на первый раз попрошу тебя передать этому прохвосту и дураку — редактору газеты, что если он еще раз осмелится без моего ведома напечатать что-либо подобное «Скорби о белом царе», то я публично выдеру его шомполами, а потом повешу на фонаре. Честное слово!.. Нет, ведь каков мерзавец! Он принес нам страшный вред. Знаешь, как господа либералы используют эту статью для своей агитации?