— Из госпиталя. Теперь всех кавалеристов из госпиталей в одиннадцатую направляют. У нас народу нехватает… Слушайте, взводный, переходите к нам! У нас ребята хорошие.
— А разве у нас плохие? Не-ет… Да и дивизия ваша молодая.
— Молодая! А разве под Касторной мы себя не показали? Ого! Станцию захватили, Улагая разбили! Сам начдив Морозов сказал, что теперь мы буденновцы… Верно, переходите. Состав у нас хороший. Много наших, донбассовских.
Митька сделал быстрое движение к девушке и в упор взглянул на нее.
Маринка смерила его уничтожающим взглядом; сердито шевельнув бровью, спросила:
— Ну, чего вылупился?
— Так ты, значит, копченка?[15] — Митька, не моргая, смотрел на нее.
— Да. С Макеевки.
— Ну?.. А я с Никитовки… Так мы с тобой земляки!
— Всю жизнь мечтала заиметь земляка, — сказала Маринка, сморщив обсыпанный веснушками вздернутый нос.
— Постой, постой, — заговорил Митька, вдруг помрачнев. — Как ты говорила твое фамилие? Ворона? Брешешь, товарищ боец! — произнес он с ударением. — Я ваших, макеевских, вот как знаю. Нет такой фамилии в вашем поселке.
Ступак рассмеялся.
— А откуда ты взял, Лопатин, что ее фамилия Ворона? — спросил он с удивлением.
— Она сама говорила.
— Белоконь ее фамилия.
— Семена Назаровича дочка? — быстро спросил Митька, весь просияв.
— Ага! А разве ты знал его? — живо спросила Маринка.
— Как же такого человека не знать! — ахнул Митька. — За весь Донбасс штегерь был… Все знаю. Прошлый год немцы его расстреляли.
— И до чего, ребятки, вы друг на дружку похожи! — заметил Ступак, переводя взгляд с Маринки на Митьку. — Ну, прямо родные брат и сестра!
Девушка внимательно посмотрела на засеянное веснушками скуластое Митькино лицо. Уголки губ ее дрогнули. Она ласково улыбнулась.
— А тебя как зовут-то? — спросила она.
— Меня? Митькой… Дмитрием, — твердо поправился он, перехватив взгляд ее черных насмешливых глаз.
— Ну, ладно, — помолчав, сказала она. — Я заболталась, а мне еще нужно по делу. Бывайте здоровы, гуляйте до нас!
Она ловко вскочила в седло, приветственно махнула рукой и, поднимая за собой снежную пыль, помчалась по улице.
— Ишь, черноглазая! А? — качнув головой и глядя ей вслед, сказал Митька. — Лихая, видать, девка-то!
— И бойцу не уступит, — заметил Ступак. — Мы с ней прошлый год вместе в колесовской бригаде служили. Наши ребята очень даже уважали ее. Да что говорить! И хороша и строга.
— Н-но-о?
— А ты что думал? Она и плеть-то для этого дела возит с собой. Всякие ведь люди бывают…
Проскакав площадь, Маринка свернула на знакомую уже ей пустынную улицу и поехала шагом вдоль занесенных снегом маленьких домиков. Короткий день кончался. Воздух синел. В степи под серым пологом снеговых туч горела розоватая полоска заката.
Маринка ехала в глубоком раздумье. На ее загорелом лице блуждала улыбка. «Какой славный этот Митя, — отвечая на свою мысль, вслух подумала девушка. — Митя, Дмитрий! Хорошее имя…» Она нагнулась и ласково потрепала лошадь по упитанной шее. Кобыла шумно вздохнула, вильнув хвостом, прибавила шагу. Впереди послышались негромкие голоса. Маринка подняла голову. У небольшого моста, перекинутого через канаву, стояли сани, запряженные парой вороных лошадей. В санях, разговаривая между собой, сидели три человека. Ездовой, выйдя вперед, осматривал разбитые бревна моста.
— Что случилось, браток? — спросила Маринка, подъезжая и узнавая в ездовом того самого красноармейца, который указывал ей дорогу.
— Да видишь, дело какое. Видать, артиллерия прошла. Теперь и не проедешь, — почесывая в затылке, сказал ездовой.
— А ты в объезд попробуй, — предложила Маринка.
— И то… Да нет, там, видать, канава глубокая, — нерешительно заметил боец.
Маринка храбро направила свою лошадь вперед и переехала через занесенную снегом канаву.
— Давай в объезд! Здесь неглубоко! — сказала она, заставив свою кобылу широким прыжком махнуть обратно через канаву и подъезжая к саням.
— Вот сразу видно, что смелый товарищ! — похвалил сидевший в санях военный в шапке-ушанке. — Вы что, четвертой дивизии?
— Одиннадцатой, товарищ начальник! — бойко ответила девушка, нагибаясь с седла и признавая в военном начальника.
Он, склонив голову набок, закуривал потухшую трубку. Потом убрал спички в карман шинели и, тепло улыбаясь, взглянул на Маринку. Его молодое лицо с едва уловимой горбинкой на прямом тонком носу и темными, скрывавшими углы рта усами показалось ей странно знакомым. Но вместе с тем она хорошо знала, что впервые видит этого человека.